Взвихрённая Русь – 1990

— Я не знаю, какой я верный ленинец, но что коммунист — это точно… Товарищ интересуется моей работой в комсомоле. Нy, что я скажу? Золотая пора. Чистые порывы… Чистые руки… Чистые души… Молодёжь я любил и люблю. Во взаимности мне не отказано. Две недели назад закончился двадцать первый съезд комсомола. Я, понимаете, выступал… На совет молодёжь ко мне шла целыми делегациями. Завидую молодым. Им легче. У них наш опыт. Но paзвe в полной мере они его используют? Я на съезде так и сказал… Вот, говорю, я считаю, что одна из слабостей наших состоит в том, что мы, начиная очень крупные революционные перемены, в меньшей степени, чем доселе, использовали нашу историю, наше прошлое, весь богатейшей опыт, который выработало человечество. В том числе и наше Отечество. Я не хочу никого тут воспитывать, заниматься назиданиями, но, когда вы рассматриваете вопросы, вы вспоминайте о тех поколениях, которые создавали комсомол, развивали его. И перестраивать его надо с учётом преемственности всего того славного и ценного, что достигнуто ленинским комсомолом…

«… в лице Егора Кузьмича! — злорадно добавил в мыслях Колотилкин.

Его бесило, что спрашивал он одно, а ему пели про другое. — Ты про дядьку в Киеве. А тебе про бузину в огороде! Лишь бы от правды сигануть в кусты!»

— А вот, — продолжал Лигачёв, — развернутый вопрос. Товарищ вспоминает девятнадцатую конференцию, мой упрёк Ельцину за талоны свердловские. И спрашивает, что же я скажу сейчас, когда сам посадил на талоны всю страну. Товарищи! Я должен со всей партийной прямотой, понимаете, доложить следующее. Я за собой не заметил, что за год с небольшим смогу развалить всё сельское хозяйство. Вот так, товарищи! Как видите, я за перестройку. Я ни в коем случае не являюсь тормозом перестройки. И только так…

Он поднёс ближе к глазам листок.

— «Довольны ли вы культурой общения в высших коридорах власти?» Не вижу вопроса. Общаемся мы культурно, как обыкновенные смертные. Что тут сказать?.. Да! А вот что в обществе низка политическая культура, это верно. Я готовлю для самой «Правды» материал, там будут прямо такие слова: «Смущает и огорчает то, что в обществе остаётся низкой политическая культура. Бушуют групповые страсти… Нам надо настойчиво повышать политическую культуру, воспитывать уважение к оппоненту, его позиции». Своевременные правильные слова!

— А на конференции?! — выкрикнул Колотилкин и обрезался.

Он пожалел, что не удержал язык за зубами.

С ближних мест на него уставились как на блаженненького, прибитого на цвету. Один старик даже показал на пальцах клетку, кивнул. Мол, соскучился по тюряжке?

— Очень! — одними губами огрызнулся Колотилкин и распято прижался к стене.

— Вы имеете в виду то, что я обратился к Ельцину по имени и на ты? — спросил Лигачёв. — Ах, беда! Да Борис Николаевич наверняка не в претензии ко мне. Я старше на десяток лет. Я ж не в претензии к Михаилу Сергеевичу. Михаил Сергеевич моложе меня на десятку. Но ко мне обращается лишь по имени и ты. Егор, ты. А я — по имени-отчеству, на вы. Так уж сыздавна само ведётся. Ты… Вы… Мелочи всё это!

Лигачёв с пристуком положил записку в отработанные на стол. Всё! Больше в ней ничего нет. И быть не может!

— а-а…

Колотилкин дёрнулся спросить, а как же прочие вопросы?

Но на него колюче зашикали со всех боков. Не мешай!

И он сник, утих.

— Ба! Тут прям лекция-вопрос. «В «Совершенно секретно» номер два за 1990 год написано: «Депутат Лигачёв пугает нас тем, что, отдав землю крестьянам и распустив нерентабельные колхозы и совхозы, мы окажемся в «другом строе». Обращаю Егора Кузьмича к Ленину: «… Нельзя понимать так, что мы должны нести сразу чисто и узкокоммунистические идеи в деревню. До тех пор, пока у нас в деревне нет материальной базы для коммунизма, до тех пор это будет вредно, это будет, можно сказать, гибельно для коммунизма». Мы насильственно привнесли «коммунизм» в деревню в 1929 году. Это кончилось голодом и людоедством. Так вот, Егop Кузьмич, мы вбухали в колхозно-совхозную систему триллион. А результат? Зачем же было за триллион выкупа́ть себе пустые полки в магазинах?»

Лигачёв постучал себя по носу, будто стряхивал с него пыль, и, вздохнув, отвечал:

— Ну что я скажу, дорогие? За Ленина я не знаю. А за себя должен однозначно сообщить следующее. Я этого нигде не говорил. И вместе с тем замечу. Будующее за нами! Можно решить эту, оказывается, сложную продовольственную программу…

Он внимательно посмотрел на потолок и уже вдохновенней продолжал: