Взвихрённая Русь – 1990

Во-он почему «Правда» одна во всей державе ежеутренне выскакивает, как горячая семнадцатка с орденками на подносе. Без выходных! Как же оставить без новой, без свежей наградки члена только за то, что августейше соизволил открыть миру свои светлобудущие очи?

А может, одиннадцать пошло ещё от чего? Может, и от того же времени открытия винных магазинов? Открывались они в одиннадцать.

Колотилкин совсем очумел. Забыл, как правильно написать число одиннадцать цифрами. Совсем забыл, какую единичку ставить первой. Какая из них главней-первей?

Он окончательно запутался в этих двух колышках, похожих на поднятые кирки. Ему казалось, ещё помучай их и они, кирки, падут тебе на голову.

Ой, не страна, а сплошной лапшедром!

Он сплюнул и сунул своё вчетверо сложенное послание ближнему сидяке.

Нe глядя тот передал ниже.

Колотилкин чумно следил, как его записка уходила от него по рядам вниз. С руки на руку. С плеча на плечо. Потом сбросили в партер, и Колотилкину причудилось, что это сбросили его самого.

Он вздрогнул, безотчётно вжался плотней спиной в стену.

Он теперь не слышал выступленцев, не видел зала.

Глаза мёртво пристыли на Лигачёве.

Стопка записок пучилась. Подрастала.

Наконец Лигачёв начал отвечать. К трибуне справа не пошёл, отвечал из-за стола.

— Хочу выразить благодарность, — с октябрятско-пионерско-комсомольской бесшабашинкой бойко загарцевал он, — что мы с вами просто вот так встретились. Я пришёл по зову сердца… Много приятных и неприятных вопросов мне. Вопросов комфортных нет. Вот, — опустил на стол верхнюю записку из кипы в руке, — спрашивают, почему я покинул трибуну мавзолея на демонстрации Первого мая. Мы были терпеливы, ждали пятнадцать минут, готовы были вступить в контакты. Но с этой улюлюкающей толпой невозможно говорить… Будет раскол на двадцать восьмом съезде? Не исключено… — Из лохматой кипы новая записка легла на стол. — Нас часто пугают расколом под неблаговидным предлогом. Тут даже, — хлопнул ногтем по записке, — грозятся расколом, если я не уйду из политбюро. Мол, сдадим партбилеты. Это всё интеллигенция! Интеллигенцию я знаю. Я сам интеллигент! Знаком с десятками деятелей культуры, с писателями, которых знает вся страна и даже весь мир. Вот так!.. Куда мы идём? Почему уходят из партии? Одна из причин наших бед — ослабление идейных идей и дел в партии… Тбилиси, девятое апреля… Испытываю чувство горечи. Мы высказали три рекомендации грузинскому руководству. Действовать политическими методами, а не сидеть по кабинетам. Надо идти к народу. Опять Тбилиси… Тут товарищ с въедливостью Собчака допытывается: «Егор Кузьмич, на комиссии по Тбилиси, которую возглавлял товарищ Собчак, вы сказали, что руководство страны не обсуждало тбилисские дела, никому не давало никаких рекомендаций. А на февральском пленуме заявили, что «седьмого апреля политбюро всем составом с участием Горбачёва, Рыжкова и прилетевших из зарубежной поездки товарищей Яковлева[40] и Шеварднадзе[41] единогласно, подчёркиваю, единогласно одобрило и приняло политические рекомендации, касающиеся развития событий в Тбилиси». Так когда вы говорили правду?» Товарищи! Тут бы я хотел сообщить следующее. И там и там я говорил правду. Я до сих пор прав. Я, повторяю, искренне переживаю…

Колотилкин заметил, как Лигачёв поднатужился, изобразил мировую скорбь на лице и для убедительности мужественно глянул в зал. Ну разве не видно по мне, что я весь в скорби до сих пор? А?

— Дальше, товарищи… «Вам семьдесят. На двадцать восьмом съезде будете стараться въехать во власть? А возраст? А молодым — дорогу?» Мда. Возраст — мой существенный недостаток. Но, товарищи, если мне скажут, что я уже не справляюсь со своей работой хоть в одной доле процента, я тут же уйду, не буду обузой… Тут, товарищи, только вот так… «Егор Кузьмич, вы российский депутат от Тольятти. Никакой помощи вы не оказываете избирателям своим. Вас хотели отозвать. А для этого приглашали приехать и отчитаться. Почему вы не приехали?» Товарищи, со всей определённостью должен сказать, что в Тольятти я был три раза, до сих пор не порываю связи. Встречался с анархистами, с монархистами. Не боюсь. Мог бы я встретиться и с настоящими людьми. Со своими избирателями. Не боюсь… Мог бы. Да!.. Новая… Целая, понимаете, петиция… «Считаете ли вы себя верным ленинцем?»

Колотилкин подался верхом вперёд, будто кто незримый его позвал. Вытянулся струной. Примёр. Заслышал, как забухало сердце в груди, в голове, в руках, в ногах, в спине. Чудилось, превратился он весь в комок сердца.