Читаем Взвихрённая Русь – 1990 полностью

— Не запугивайте! Борис Николаевич такой пуганый, что уже устал бояться. А особо вас. Что-то мы за ним никаких игр не наблюдали. А вот вы лучше б рассказали из-за океана, как вчера собирали у себя в ЦК депутатов и требовали, чтоб они голосовали против Ельцина. У нас же гласность. Расскажите! Не стесняйтесь… Ну, тогда хоть поздравьте Бориса Николаевича. Как этикет обязывает. Положите покой в наши бедные души… Да… Чтоб поздравить с победой своего «заклятого друга», надо иметь большое сердце, большой ум. А где уж тут до большого, если и начатков археологи не обнаружили?

Горбачёв не поздравил Ельцина. Поздравлял прочих тьмутараканских пупыриков. Но не Ельцина.

За всенародную любовь получай плату ненавистью!

Рубаха Ельцин нараспашку душу:

— Всё личное в сторону: историю взаимоотношений политических лидеров нужно писать с чистого листа.

А генпре в молчание ушли-с.

Страна напряглась, затаилась. Как-то станут жить два медведя в одной советской коммунальной берлоге с коммунистической перспективой?

Алла сновала между подгорающим хеком и ненашевизором и обрывочно ввязывалась в перепалку. Она цепко хватала каждое слово. Наткнись на какую несообразность, не могла не ответить.

— … освобождение человечества от страха приближает нас к новому миру…

— Хорошо поёте, мистер Перестройкин, с американского бережка. А что вы сказали три дня назад у нас по ненашевидению? «Мы должны поставить на место тех, кому неймётся и кто печётся не об обществе, не о народных интересах, а лишь о своих амбициях». Так? Та-ак… А если я скажу, что мне остонадоело давиться хеком изо дня в день, это что, уже мои амбиции? Только не печёные, а жареные? Как хек. И меня надо ставить на место? Голодный сказал, хочу есть. Его тоже осадить на место? Может, лучше б вернули на полки хоть то малое, что там было? Сквозняк вашей аппаратной перестроечки смёл с них всё начисто! И «торговля стала сексуальной: потребителям выставляют голые полки». Неприлично в ваши годы заниматься, извините, сэксом.

Нa полоске бумаги Алла написала: «Кто съел мою колбасу?». Воткнула в прищепку. Плакатик готов, можно идти на митинг.

Но одного плакатика ей мало. Пишет ещё.

«Землю — крестьянам!»

«Фабрики — рабочим!»

«Привилегии — аппарату!»

«Воду — морякам!»

«Воздух — летчикам!»

«Мужчин — женщинам!»

«Деревья — жукам!»

«Морковь — зайцам!»

Она составила плакатики веером и, помахивая ими, демонстративно прошлась туда-сюда мимо ненашевизора. Читайте!

Тот, перед кем она промаячила со своими призывами, сделал вид, что не замечает её.

— … перестройка, — энергично докладывает Горбач из-за американского стола, — мощно пошла вперёд!

На этих президентовых словах за американским завтраком-обедом-ужином Алла чуть не упала.

Плакатик про мужчин вывалился из защепки, она вкопанно остановилась.

… — Сегодня мы на критическом этапе избранного пути…

Так где мы? Идём мощно вперёд? Или мощно топчемся на критическом этапе? Или у нас «пробуксовка перестройки?»

Алла совсем запуталась во всей этой тарабарщине и сникла.

И очнулась, когда заслышала снова и н о т т у д а:

— Мы прожили пять перестроечных лет. По масштабу истории срок очень короткий, но за эти немногим более тысячи пятисот дней совершён глубочайший поворот в огромной стране, который сопоставим с самыми крупными и крутыми революционными поворотами в мировой истории.

Хоть стой, хоть падай.

Алла выбрала второе. Запоздало рухнула на диван вдогонку за упавшим плакатиком. Ну нету ничего сытней наших громких рапортов самим себе в утешение, в увеселение. Это единственное, что нам доступно до беспредела. Даже из-за океана похваляется!

И она с пламенным воодушевлением откусила от плакатика слово колбасу? Усердно пожевала и проглотила вместе с вопросительным знаком.

— Что ты сделала? — растерянно, а потому и запоздало пальнул Колотилкин.

— Съела свою колбасу. Наконец-то! И не померла. Как видишь, я не капризна в смысле желудка.

— Про колбасу забудь, — назидательно сказал Колотилкин. — Самое главное, её надо культурно есть.

— Это как? Мысленно? Отныне, Колотилкин, будем питаться самыми крупными, самыми крутыми революционными зигзагами в мировой истории. Долой хек! Да здравствуют зигзаги!

— Ты чего, демонёшка, кричишь-разоряешься?

— А с чего лаской виться?

Алла сложила руки крестом на груди и тоскливо запела:

— Опустела вся СорбоннаИ студентов не видать:Их послали под ПарижемАртишоки собирать.

— Что за траурный репертуар?

— Я теперь свободна, как шайка в бане…

— Это что за песенки? Что-то у нас не слишком ли много свободы? Я свободен, как негр в Африке. Она тоже свободна, как шайка в бане… От чего ты свободна?

— Всё, Колотилушка, мурзик сдох! Меня попятили из партшколы… А мозги сколько шлифовали!.. В день рождения… Подарочек-с…

— Турнули из школы?.. За что?

— Формулировочка волчья. Предательство идеалов компартии!

— Когда это ты успела?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее