Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы (полная версия)

«– Может ли существовать какая-нибудь священная связь с гяурами! Вредить им, истреблять их, когда можно, обманывать, когда нельзя, – суть заповеди Корана и долг всякого правоверного!

– Хан! Перестань играть костями Магомета и грозить тем другому, чему сами не верим. Ты не мулла, а я не факир: я имею свои понятия…»

После «Аммалата» Бестужев уже определённо – писатель номер один в России. Столичные салоны только о нём и говорят: а вы читали? – ну конечно же! – ах, говорят, он ужасно смел, высок и невозможно хорош собой!

Обычно подобные слухи оказываются неправдой. А здесь были – правдой.

В Бестужеве, напишет немногим позже Виссарион Белинский, «думали видеть Пушкина прозы. Его повесть сделалась самою надёжною приманкою для подписчиков на журналы… Общий голос решил, что он великий поэт, гений первого разряда и что нет ему соперников в русской литературе».

В типографии Греча вышли «Русские повести и рассказы» Бестужева-Марлинского – вообще без имени автора! – и за несколько дней было продано 2400 экземпляров: по тем временам удивительные тиражи.

Сыпятся предложения: за любые деньги – к нам, в наш журнал, нет, к нам, в наше издательство.

Исследователь Бэгби приводит цифру: в определённый момент Бестужев располагал 50 000 рублей в банке и процентных бумагах за свои сочинения. «Это были плоды такой громадной популярности, – пишет Бэгби, – что издатели готовы были подписывать контракты на четырёхзначные суммы за каждые сто страниц его сочинений».

К тому времени Бестужев ещё раз заслужил Георгия – но его снова не награждали.

«Ну, я вам устрою, – думал, – однажды не сможете не дать».

Узнал об экспедиции в Чечню – естественно, попросился туда.

…Сожгли 30 деревень, 80 – изъявили покорность…

В начале ноября Александр встретился в походе с другим братом – Павлом Бестужевым. Отправленный на Кавказ, Павел пострадал за братьев: сам он к декабристам не имел отношения…

Дал младшему брату 500 рублей, отписал матери: «Павел стал прекрасным молодым человеком: солиден, умён, нравственен. Я ожил душой, пожив с ним».

У Александра появляется новая влюблённость: красавица из-под Воронежа, унтер-офицерская дочь Ольга Нестерцева (отец погиб, жила с матерью).

Снял себе очередную квартиру – мебели накупил столько, что и полковники не могли себе позволить (у рядового Бестужева старшие офицеры будут просить взаймы!).

Ольга называла его на «вы».

23 февраля 1833 года в жизни Бестужева случился натуральный кошмар.

Под подушкой он, по военной привычке, хранил пистолет: в городе часто бывали грабежи, а то, что Бестужев богат, – знали многие; роскошная жизнь могла обернуться ночным нападением на дом.

Во время любовных затей случайно спустили курок пистолета – грохнул выстрел: пуля попала Ольге в плечо и застряла под лопаткой.

Некоторое время она оставалась в сознании и сказала, что виновата во всём сама.

Была комиссия, подтвердила: да, на подушке и простыне обнаружен пороховой ожог – в Ольгу не стреляли.

26 февраля она умерла от кровоизлияние в лёгкое. Ей было девятнадцать лет.

(Авторы биографий Бестужева – и Голубов, и Кардин, – как сговорившись, пишут, что Ольга «резвилась» на кровати одна. Взяли они эту версию из письма самого Бестужева к брату. Но Александр догадывался, что его корреспонденцию читают, поэтому придумал историю поприличнее. Это ж как надо резвиться, чтоб упасть на подушку и так об эту подушку тереться и биться, чтоб спустить курок. Нет; конечно же, у них была связь).

Главнокомандующий Кавказским корпусом барон Григорий Владимирович Розен (тот самый, что командовал преображенцем Катениным и семёновцем Чаадаевым под Бородином, и наряду с Давыдовым усмирял поляков) признал Бестужева невиновным.

(Легенда о том, что Бестужев убил женщину, пережила его самого. Александр Дюма, в 1858 году путешествуя по России, был на Кавказе, узнал про эту историю и тут же отправился на могилу Ольги. Даже стихи написал о ней; плохие.)

И что Бестужеву тогда оставалось делать? Со стыда и горя умереть?

Он был уверен, что за этим дело не станет всё равно.

Так что, напротив, пустился во все тяжкие: переодевшись в местное платье, ездил в Кумых, непрестанно рисковал головою, пировал, наблюдал местные нравы, ничего не боялся – вплоть до того, что пробирался в гаремы дербентских мусульман.

В очередном Георгии ему отказали в середине июля; вполне возможно, что гибель девушки была тому косвенной причиной.

В Дербенте всё обрыдло: желалось хоть куда-нибудь. Видимо, и в гаремах уже не целованных им не осталось.

Дали ему назначение в линейный батальон, стоявший в Ахалцыхе.

Напоследок друзья Бестужева устроили ему проводы.

Он знал, что в Дербенте его любили, но не догадывался, до какой степени: и местные жители, и солдаты, и офицеры… Толпа – несколько сотен человек! – провожала его двадцать вёрст! Простого солдата линейного полка…

Жёны, вдовы и невесты знатных горожан – были в толпе или нет?

На прощание кричали: «Прощай, Искандер-бек! На пути твоём – наши пожелания!» Стреляли, жгли фейерверки, пили, плясали, плакали потом. Потом ещё стреляли и пили.