Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы (полная версия)

Он учит местные языки (овладеет как минимум двумя), обживается и начинает налаживать свой быт самым серьёзным образом. Из Петербурга Бестужев будет выписывать себе вина, духи, помады, шведские перчатки, батистовые голландские рубашки с кружевом. В доме у него (отличная частная квартира) накопится столовое серебро, картины, редкие дорогие украшения. Одеваться станет в местную, «татарскую» одежду (русские часто именовали горцев «татарами»), на руке – дорогие перстни с печатками; хлыст, отличное оружие. Рядовой солдат, да-с.

Им восхищались, ему завидовали. Одни мечтали сжить его со света, другие искали его дружбы.

Под аулом Чиркей, в следующей после Эрпели экспедиции, Бестужев вызвался ночью осмотреть мост, разрушенный горцами. Подполз в упор, всё изучил. Уползая, попал под обстрел, но выбрался. Утром выставил по своим наблюдениям батарею. Противника накрыли преотлично.

1 декабря штурмовал Агач-Калу – вновь одним из первых вскочил на стены. При штурме погибло четыреста рядовых, восемь младших офицеров и полковник Миклашевский.

В крепости Бурная встретил Петрушу. Тот местной обстановки вынести не мог, и натурально сходил с ума. Не ел иногда по неделе, уверенный, что его хотят отравить. Исхудал и непрестанно курил, глядя вокруг то злобно, то жалобно.

Гарнизон Бестужева стоял в восьмидесяти верстах от Бурной – но рядовому не наездиться к больному брату так далеко. Бестужев написал генерал-адъютанту Панкратьеву просьбу о переводе брата в Дербент. Одновременно мать хлопотала в Петербурге о его отставке.

В конце мая 1832-го Петра перевели в Дербент – два месяца они жили с Александром. Выправить настрой брата Александр не смог: тот так и не вышел из депрессии. 13 июля Петра уволили: тяготы воинской службы оказались ему не по силам.

Тем временем в №№ 1, 2, 3, 4 «Московского телеграфа» выходит кавказская повесть Бестужева «Аммалат-бек», снова за подписью «Марлинский». Романтическая вещь о реально имевшем место событии, случившемся, правда, до появления Бестужева на Кавказе: про то, как русский офицер взял опеку над молодым чеченским беком Аммалатом; они сдружились, но потом Аммалат своего благодетеля прирезал.

На российского читателя всё это действовало оглушающе. Какие там Байрон, Гофман, Фенимор Купер, Гюго… Вот она, жизнь, вот они, страсти.

Бестужев на Кавказе замечал те вещи, о которых и сейчас упоминать не принято.

Чеченцы в его повести говорят о себе: «У нас не стыдно воровать в чужом селении, стыдно быть уличённым в том».

«…Горцы – плохие мусульмане», – бросает Бестужев равнодушно. Для него это не было никаким секретом.

Военную доблесть чеченцев характеризует так: «…У них нет никакого строя, ни порядка в войске – борзый конь и собственная запальчивость указывают каждому место в битве. Сначала сдумают, как завязать дело, как завлечь неприятеля… но потом ни повиновения, ни повеленья, и случай доканчивает сражение».

При этом, конечно же, и горцы в целом, и чеченцы в частности описываются Бестужевым с уважением, а порой и с восхищением.

Когда чеченец произносит у Бестужева: «Чем больше будет русских, тем меньше будет промахов», – это вызывает у автора типично русское уважение к противнику: каковы эти головорезы, взгляните на них.

Бестужев хвалит чеченцев за то, что не сжигали дома – а просто грабили; в то время как просвещённые европейцы всё жгут, недолго думая.

Важный момент в «Аммалате»: когда русские прощали воевавших против них чеченцев, то принимали их не как слуг и подчинённых – а как братьев.

Справедливости ради скажем, что русский офицер, добившийся прощения того самого Аммалат-бека, пишет: «Надеюсь сделать из него премилого татарина». Ну так к русским крестьянам те офицеры относились куда хуже.

Собственно прозы, по нынешним представлениям, в его «Аммалат-беке» было совсем немного, но наблюдения имелись совершенно замечательные.

«Левый берег Терека унизан богатыми станицами линейских казаков… Казаки эти отличаются от горцев только небритой головою… оружие, одежда, сбруя, ухватки – всё горское. Мило видеть их в деле с горцами: это не бой, а поединок, что каждый на славу хочет показать превосходство силы… Почти все они говорят по-татарски, водят с горцами дружбу, даже родство по похищенным взаимно жёнам – но в поле враги неумолимые… казак не ступит за порог без кинжала, не выедет в поле без ружья за спиною; он косит и пашет вооружённый».

Аммалат-бек удивляет читателя своими филологическими откровениями (типично, конечно же, бестужевскими): «Откуда набрались европейцы этого фарисейского пустословия, этого пения базарных соловьёв, этих цветов, варённых в сахаре? Не могу верить, чтобы люди могли пылко любить и причитать о любви своей, словно наёмная плакальщица по умершим».

Заодно Аммалат-бек у Бестужева формулирует суть русской имперской политики: «Не русская храбрость, а русское великодушие победило меня. Не раб я, а товарищ их».

И далее – отличный диалог двух горцев об отношении к русским: