Who's Afraid of Gender?

До "тела" есть "плоть", та нулевая степень социальной концептуализации, которая не избегает сокрытия ни под кистью дискурса, ни под рефлексами иконографии. Даже если европейские гегемоны похищали тела - некоторые из них женские - из западноафриканских сообществ в сотрудничестве с африканским "посредником", мы рассматриваем это человеческое и социальное непоправимое как высокие преступления против плоти, поскольку раны были нанесены личности африканских женщин и африканских мужчин. Если мы думаем о "плоти" как о первичном нарративе, то подразумеваем ее изрезанную, разделенную, разорванную на части, приклепанную к корабельной пробоине, упавшую или "сбежавшую" за борт.

В качестве репаративного хода Спиллерс приписывает секс телу, которое было сведено к плоти, помечено, подвергнуто пыткам, расчленено и выброшено: "Эта материализованная сцена незащищенной женской плоти - "негендерной" - предлагает праксис и теорию, текст для жизни и смерти и метод для прочтения обоих через их разнообразные опосредования". Спиллерс делает пикантное заявление, что в томах, посвященных "Женскому телу в западной культуре", эта плоть будет "выброшена" - термин, напоминающий о порабощенных телах, выбрасываемых за борт с корпусов кораблей, совершающих средний переход. Опять же, плоть - это не какая-то метафизическая идея чистой материи, а скорее "концентрация "этничности", которую современные критические дискурсы не признают и не обсуждают". Для Спиллерса в 1987 году порабощенные люди были "культурно несделанными", деконституированными с самого начала и точно не сконструированными в удобочитаемую форму: "В этих условиях человек не является ни женщиной, ни мужчиной, поскольку оба субъекта принимаются к "учету" как количество".

Недифференцированная плоть лишь впоследствии превращается в рыночную стоимость на аукционе порабощенных людей. Хотя Спиллерс называет насилие, причиненное порабощенным женщинам, которых лишили детей, чей мир родства был искажен и присвоен системой рабства, она также ясно дает понять, что черная мать в рабстве и в его последствиях никогда не может быть примером, поддерживающим "традиционную символику женского пола". Вместо этого она говорит нам, что "наша задача - найти место для этого другого социального субъекта". Эту задачу можно выполнить, объединившись не с "гендерной женственностью", а с "женским социальным субъектом" или, скорее, "заявив о чудовищности (женщины с потенциалом "называть"), которую ее культура навязывает в слепоте". Спиллерс сама начинает экспериментировать с называнием. Как будет называться этот субъект? Является ли мысль о черной женщине как о социальном субъекте женского пола тем же самым, что и чудовищность, или же сам акт именования возникает из того самого разреза в языке, который она так блестяще задокументировала?

Спиллерс экспериментирует с определенными способами соединения биологического и социального, отказываясь от редукции как к биологии, так и к основным культурным символическим рамкам дуалистических полов, построенных на спинах черных женщин, которые никогда не будут включены в эти ряды, разве что в искаженном виде. Затем Снортон использует эти мощные рамки для размышлений о жизни чернокожих трансов: ""Гендер" в неволе относится не к бинарной системе классификации, а к тому, что Спиллерс описывает как "территорию культурного и политического маневра"" По мнению Снортон, именно в тот момент, когда иерархии власти истощаются, возникают новые силы именования. То, что Снортон называет "продаваемостью тел", относится не только к их меновой стоимости на рынке порабощенных людей, но и к тому, как "плоть функционировала как дезартикуляция человеческой формы от ее анатомических особенностей, и их претензии на человечность были оспорены в пользу производства и увековечивания культурных институтов", включая медицинские институты, прогресс которых зависел от хирургического подчинения, допроса и иерархической расовой типологии черных тел. То, что Спиллерс называет "безгендерностью", Снортон переносит и пересматривает как "переходную выразительность гендера внутри черноты". В сущности, "грибковость" была местом для экспериментальной практики и изменчивости самого гендера. По словам Снортона, "негендерная чернота обеспечивает почву для (транс)перформансов во имя свободы".

За годы, прошедшие после эссе Спиллерса, ряд авторов попытались понять эстетические и политические потенциалы, которые можно извлечь из этой идеи плоти. Будучи местом разрыва и смерти, плоть также несет в себе потенциал ускользнуть от установленных идеалов белизны и гендера, чтобы стать жизненно важным условием свободы. Тела, черные тела как плоть, - это не пассивная материя, а места, где может произойти трансформация, где проблема заключается не только в освобождении от навязанных белых гендерных норм, но и в жестоком требовании стать поверхностью, на которой эти полы были начертаны и произведены.