Why so serious? (СИ)

Одри села и свесила ноги, коснулась прохладного пола и сквозь пелену не до конца растаявшего сна разглядела, что Джокер устанавливал у окна треногу. Оружие? Нет, вроде не очень похоже. Прямо на Одри уставился объектив чёрной камеры.

— Вы собираетесь меня убить? — сердце колотилось.

Поколдовав ещё немного над камерой, Джокер сел рядом с Одри, проверяя на глаз, насколько они попадают в объектив.

— Не-ет.

Что-то рыкнув себе под нос, он вскочил, ухватил треногу и развернул камеру к столу возле стены.

Одри не на шутку перепугалась. Её хотят пытать? Но что у неё хотят выведать? Разве не она охотно делилась своей жизнью? Какие ещё тайны хотел узнать Джокер? Одри поднялась с кровати и рванула к двери. Закрыто. Она забарабанила, закричала, дёргая ручку, что та вот-вот готова была отвалиться, но всё тщетно.

И, может быть, безумие завладело бы ей, если бы не сильные руки, прижавшие её к двери.

— Тихо, тихо, тихо, тихо. Тш-ш-ш.

Джокер больно заломил ей руки, не позволяя дёрнуться. На каждую попытку вырваться он больнее сжимал запястья.

— Придётся ещё немного поработать, а то эффект, сама понимаешь, оказался кратковременным.

Он резко рванул Одри на себя и толкнул обратно к двери. Одри попыталась оттолкнуть его, отбиться от протянутых к ней рук, но силы были не равны. Он ухватил её за подбородок, приподнял личико и склонился. Одри хотела закричать, но Джокер поймал её крик в ловушку, закрыл его в настойчивом поцелуе. Она испуганно дёрнулась, но словно опомнилась и ухватилась за пиджак, отвечая на требовательный поцелуй. Стало жарко, и захотелось сгореть, погибнуть, упасть в вулкан по имени Джокер и пропасть. Пусть погубит, пускай обожжёт, лишь бы только не останавливался.

Когда Джокер отпустил Одри, разомкнул пальцы и прервал момент истины, Одри привстала на носочки и потянулась к нему, ища умелые губы, желая почувствовать их ещё раз. Хотелось праздника, яркого фейерверка перед глазами, поймать искру. Сердце не просто отстукивало ритм, оно пело. Наверное, впервые за эти грёбаные четыре месяца, за всю жизнь. Произошло что-то поистине волнительное, живое, и совсем было наплевать, кто бы и что сказал. В пекло всех.

В голове будто кто-то поставил пластинку, и чей-то далёкий голос напевал непослушную мелодию, её нельзя было приручить, сделать своей, нельзя было оставить. И когда Одри открыла глаза, её взгляд встретился с насмешливым взглядом Джокера. О нет, там таилось не только лукавство. Он изучал её, словно поцелуй — часть чего-то большего. И только сейчас Одри заметила, что Джокер держал её за шею, одной рукой, но пальцы сильные, цепкие — не вырвешься, а другой рукой — за подбородок. Джокер растянул губы в улыбке, и шрам дополнил её. Вечная улыбка, пугающая, напоминающая каждому о том, кто такой Джокер. Безумец без принципов и мук совести.

Почему не он пришёл в сон Одри? Зачем вместо него явился Бэтмен? Какое он имел право красть её грёзы?

— Я не хочу тебя убива-ать, — он усмехнулся и подтолкнул Одри к столу.

— Тогда… Что вы задумали? — она покосилась на камеру.

— Я предлагаю тебе сделку. И-и-и… Выиграют все.

Одри сомневалась. Во что же она вляпалась? Может, это всё-таки она заигралась в непокорную дочь, решившую найти незабываемые приключения в большом мире? Но всё каким-то удивительным образом сузилось до пыльной, невзрачной комнаты с зарешёченными окнами. Стол. Тренога. Джокер. Что между ними общего? Нелепая задача, ответа на которую Одри не знала, но ей предлагали сыграть в эту игру.

— Вы хотите меня пытать?

Джокер засмеялся, заливисто, пугающе. Его смех звучал подобно вьюге, ворвавшейся в нагретую квартиру, чтобы посеять панику. Холод, который обжигал. Может, поэтому Джокеру по нраву были бомбы? Это жар, это адское пекло, которого ему так не хватало. Он переворачивал всё вверх дном, сеял хаос и панику, и хотелось укрыться, сбежать, спрятаться, лишь бы найти тишину. Но только не Одри. Она не хотела жить в мёртвом безмолвии.

— Нет, нет, нет, нет, нет, нет, — затараторил Джокер. — Нет. Что мне это даст? Я не маньяк. Я не получаю удовольствия от чужой боли. Если я убиваю, то делаю это быстро, сама смерть — уже-е достижение цели.

Джокер облизнул губы, всплеснул руками и изобразил, будто печатает на невидимой клавиатуре.

— «Уэйн корпорейшн» объявила за мою голову пятьсот тысяч долларов. Что-о такое пятьсот тысяч? Любой плешивый пёс может испытать удачу, попытаться поймать её. Любой алкаш, возомнивший себя героем. А что будет, если я тебя убью? Папочка Уэйн поплачет. Он будет го-орько плакать и объявит за меня… — Джоркер закатил глаза и снова облизнул губы. — Миллион. Хорошо, два. А потом Брюс женится, у него родится новый наследник, который вырастет послушным.

Джокер указал на Одри пальцем и склонил голову набок:

— Не таким как ты. Я хочу, чтобы па-апо-очка Уэйн объявил за меня пять… нет, десять миллионов. И он объявит. И мне даже не придётся тебя у-уби-ива-ать.

— Вы не боитесь, что на вас объявят охоту за такие деньги? — удивилась Одри.