Wo alle Strassen enden (СИ)

— Не бери в голову, — Готтфрид разозлился. — Не выношу, потому и не курю. Но ты же не заставляешь курить меня?

— Слушай, Готтфрид, — вклинился Алоиз. — Я, похоже, многое пропустил. А этот пианист… Тило… Он и правда не пьет?

— Правда, — вместо Готтфрида ответила Мария.

— Не доверяю я таким людям, — припечатал Алоиз. — Сегодня он не пьет… А завтра что?

— Изменит Империи, — буркнул Готтфрид. Ему было, по правде говоря, все равно, что теперь говорил Алоиз. Он уже думал о том, чем ему отольются остальные оплошности.

К ним, с сияющей улыбкой, спешила Магладина.

— Барвиг отпустил меня! — она вся светилась. — Я ужасно голодна! Вы не возражаете, если я присоединюсь?

— Садитесь, конечно, Магдалина, — перехватил инициативу Готтфрид. — Мария, пойдем прогуляемся?

На лице Марии было так явственно написано сомнение, что у Готтфрида сердце ухнуло куда-то вниз.

— Пойдемте, — наконец проговорила она. — Только я, с вашего позволения, переобуюсь.

Он кивнул, а она, прямая и изящная, направилась к лестнице наверх. Готтфриду отчаянно хотелось побежать за ней, убедиться в том, что она спустится обратно, а не спрячется в своей маленькой светлой комнатушке.

— Готтфрид, вы ухитрились обидеть Марию? — защебетала Магдалина.

— Это не я, — выдавил Готтфрид.

— Неужели этот старикан Тило? — усмехнулась она.

— Кто он таков вообще, этот Тило? — строго спросил Алоиз. — Вам не кажется неправильным обсуждать его вот запросто при мне? Я-то даже не понимаю, о ком речь!

— Он просто ужасно занудный и любит читать нотации, — пояснила Магдалина. — Это наш пианист. Вообще, он и правда очень много знает и всегда готов прийти на помощь.

— Мне он уже помог, — проворчал Готтфрид.

— Как знать… — Магдалина вмиг стала какой-то очень задумчивой. — Может, он считает, что помогает вам. Или Марии…

— Или себе, — не удержался Готтфрид.

— Да… Мне иногда кажется, что влюблен в нее. Глупо, правда? — Магдалина по-детски раскрыла темные глаза и засмеялась.

— Очень, — подтвердил Готтфрид.

*

Они с Марией, обнявшись, стояли на посадочной площадке и смотрели вверх, в темное небо.

— А ведь раньше в небе были видны звезды, — она прижалась к Готтфриду теснее.

— Ты помнишь?..

— Плохо, — она покачала головой. — Мне было всего одиннадцать, когда…

— Мне и того меньше, — выдохнул он, наслаждаясь ее близостью.

— Жаль, что теперь звезд не видно. Говорят, в Советском Социалистическом Союзе символ — красная звезда.

— А для их детей это далекий, несуществующий символ, — отчего-то проговорил Готтфрид. — Я представить себе не могу, чтобы нашим символом по-прежнему оставалась свастика, а мы бы не видели солнца. Это так… Неразвито, первобытно… Как то, что раньше верили в бога.

— Говорят, в Америке до сих пор верят, — Мария положила голову ему на плечо. — И в Германии ведь многие верили до последнего. И в Австро-Венгрии…

— Мои родители, кажется, не верили, — Готтфрид попытался припомнить точнее, но не смог.

— И мои, — усмехнулась Мария.

— А ведь поэтому Арийская Империя сильнее, — Готтфрид поцеловал ее в висок. — Мы не бежим за миражом. Наши символы — как на ладони, просты и близки, а не абстрактны.

— Но ты все равно хотел бы увидеть звезды…

— Или дотянуться до них рукой, — он убрал с ее лица выбившийся локон и внимательнее вгляделся в ее блестящие глаза. — Впрочем, две сейчас сияют мне очень ярко.

========== Глава 8 ==========

Воскресенье прошло, словно сладкий волшебный сон. Готтфрид остался у Марии и упивался ее близостью, ее ласками и ее расположением. Он уже перестал так опасаться, что она выставит его прочь и потребует больше никогда не появляться в этом месте, в этой комнате и в ее жизни. Временами он замечал, что Мария становилась задумчивой и подолгу вглядывалась в его черты, а лицо ее в такие моменты становилось каким-то особенно печальным и отрешенным. Это немного настораживало, но, в конце концов, Готтфрид списал все на то, что он не слишком-то хорошо разбирался в людях. А тем более в женщинах. И еще и не партийных.

— Вам же нельзя слушать джаз, — как-то задумчиво проговорила Мария. — А у нас никогда нет недостатка в партийных гостях.

— Ерунда, — отмахнулся Готтфрид. — Все, что нам нельзя слушать, уже давным давно осталось в какой-нибудь Америке. А то, что поешь ты — это наша, родная музыка, пусть и не представляющая художественной ценности и необходимая для развлекательных целей, — Готтфрид вспомнил, что говорили им в свое время на занятиях по Великой Арийской Культуре. — А всякие пережитки прошлого, вроде свингюгенда вместе со своей музыкой унтерменшей, остались либо в истории, либо где-то за Мировым Океаном, где им самое место.

Мария передала ему початую бутылку вина и уютно устроилась на его плече.

— Тебя не привлекут за то, что ты со мной? — она нежно гладила кожу на его груди.

— За что? — удивился Готтфрид и отпил вина. — Нам не запрещено иметь контакты с беспартийными. Нельзя разве что создавать семьи. И у меня запрет, — он пожал плечами, — на размножение.

— Тебе нельзя иметь детей? — Мария подняла голову и посмотрела на него. — Но почему?