X-avia

железной воли, триумфом воли вызволяя себя крюком руки за шиворот из уютного болота

страданий. Эмоциональность дрессируема.

Но нет большего мучения, чем бороться с рационализмом (притом с собственным),

прогибать его под рамки наглядной действительности, придумывать какие-то доводы, в

которые никогда не поверишь, пытаться объяснить необъяснимое, осмыслить

бессмысленное.

С сердцем можно договориться о чем угодно.

С разумом договариваться не стоит – ибо изначальное несогласие с разумом будет

сигналом вашего психического здоровья и степени адекватности.

А менее всего стоит, зная и всем рассудком отдавая себе отчет в происходящем, -

искусственно подстраивать разум принять ситуацию алогичную, гротескную в своей

пустозвонности и масштабности; менее всего стоит рассудком оценивать чужые выхлесты

сердца; менее всего стоит судить чужое эмоциональное своим рациональным – ибо это

неизбежно приведет к капитальному разлому фюзеляжа.

Заметим, что он разломится именно у того участника противостояния, который будет

«Рассудочным». «Сердечный» участник возгорится разлитым топливом, и остынет

утренней росой следующего же дня, пока спасатели будут тщетно искать уцелевших в

покореженной жестяной банке фюзеляжа, в металлических обломках одного чересчур

механизированного самолета, в пробитом корпусе одной слишком привыкшей искать

всему разумное объяснение головы.

* * *

На взлетно-посадочной полосе эти же елки, эти поля, над которыми вечная дымка

уходит вечерами на запад. На запад, на запад туда она идет, туманная, вкруг Горы,

закатывается за солнцем, я смотрю, и продолжаю смотреть, перещелкивая счетчиком на

приеме груз-багажа.

Монсьер Бортпроводник, зачем ты продал мои фирмовые часики, подаренные мне Б.,

уличным торгашам? Я буду останавливать все циферблаты одним только злым взглядом, я

буду везде и всюду искать свои часики Longines, доеду и до твоих железнодорожных депо

на блестящем автомобиле, но ни на одном черном рынке не обнаружу их.

Ты будешь крутиться волчком на ветру, в вихре и метели друзей-коллег, провозок,

допусков, шелеста страниц летных свидетельств, явок и опозданий, ты будешь бояться

увольнения, считать дни до зарплаты, скучать по ребенку, скучать по родителям, скучать

по мне, ты будешь ненавидеть, ждать, забывать, вспоминать, срываться, негодовать,

веселиться – ты всегда будешь так искренне чувствовать. Ты воспламенишься потоками

неизрасходованного керосина мигом, моментально, и на утро уйдешь под землю,

впитаешься в благодатную почву, растворишься, оросишь новостные колонки пестрыми

заголовками о Действительно большой небесной катастрофе.

А я буду с пробитым черепом покоиться на сожженной траве, килем подражая Шпилю

готического собора, лбом на клавиатуре, буду ковыряться в вязкой жиже найденного

бортового самописца, и молиться Богу о способности выразиться наиболее удачно, потом

перечитывать и с испугом допускать мысль, что ты, возможно, и вовсе не въедешь в

написанное. А я въехала, удачно так, с таким грохотом, а какова сила удара! Я буду там

же, остаточно, слепошарой кабиной пилотов разбитого самолета смотреть в небо, ржаветь

под дождями бесчувственной списанной жестянкой, там я и сгнию.

Я буду гнить, разлагаться, каков декаданс!, впоследствии уже рихтуя заполненные

убористыми буквами странички, как-то раз не удержусь и вцеплюсь в тебя

фотографическим неморгающим глазным яблоком, и скрещу пальцы за спиной: тот ли это

Дантес, мой ли это Дантес?...

Ты обопрешься о буфетно-кухонную стойку в самолете, и скажешь мне величайшую

фразу свою, фразу всех времен и народов, которую ставить бы эпиграфами, которую

ставить бы в резюме и под портреты, которая характеризует тебя всего всецело. Ты

скажешь (слово в слово):

- Я на таких каторгах вкалывал за бесплатно, что эта работа для меня – тьфу!

И на «тьфу!» притворно сплюнешь в сторону.

В новой эстафете куда-то за экватор, в острова, ты скажешь, что сделал Алоизе, своей

жене, великолепный подарок – стащил из магазина бытовой техники дорогущий пылесос.

Такая техника призвана делать квартиру стерильной зоной – все на благо вашему

маленькому ребенку. И это тоже будет мой товарищ старшина Монсьер Бортпроводникъ

Дантес, продавец часов и мобильных телефонов, пассажир электрички, вор пылесосов.

Глава 28.

Еще немножко дров

«…Время наших первых надежд и разочарований, когда мы мечтали, когда могли

обнять небо, которое потом рухнуло нам на голову.»

(Ф.Бегбедер, «Любовь живет три года»)

А еще есть железнодорожные колокольчики. Они звенят на переездах, пока