XX век Лины Прокофьевой

– Она хотела уехать уже очень давно. Например, в промежутке между 1945 и 1948 годом.

Как ни странно, Андропов пошёл ей навстречу.[103].

Он нашёлся, между прочим, в тех коробках, которые Фрэнсис отдала в архив. Там может быть и что-то другое. Когда Олега не стало, всё осталось у Фрэнсис и никто с ней не поговорил об этом. Слава Богу, что она вообще не выкинула всё это, а собрала и отдала Ноэль Манн, в Архив.

Когда я приехал в архив и увидел все эти коробки, мне стало так обидно…

«Во время своих посещений Авы, – продолжает Сергей, – я помню её часто склонённой над письменным столом, с ручкой в руках. Она ведь всё время всё записывала, может быть хотела писать дневник или воспоминания. У неё было бесконечное количество маленьких тетрадочек, – назывались „тетради для записей“. Линованные. Она их использовала как ежедневники, линовала от руки, проставляла числа и где-то там ставила даты разных спектаклей, концертов или других каких-то дел, а в некоторых тетрадках она делала свои записи, писала что-то из воспоминаний, заметки. Они лежали повсюду. Я совал нос, любопытство всегда брало верх, не всегда это легко читалось, но я смотрел. Часть этих книжечек – тетрадочек я видел в архиве в коробках Фрэнсис».

Святослав:

– У неё были там расписаны и всякие дела по дням, в котором часу, где и пр. Кстати, она когда-то изучала стенографию и кое-где писала крючками. Это уж никак нельзя было разобрать.

– Но это как ежедневник, – продолжает Сергей, – потом, когда она приобрела свою первую пишущую машинку, это было такое зрелище: посвистывая, в очках, не хватало только клубов дыма для полного вида писателя. У неё был тогда рабочий стол. Он всегда был совершенно завален бумагами, записями, и пр. Я теперь понимаю, от кого я унаследовал этот «борделический» характер. Мой стол имеет точно такой же вид, независимо от величины.

У неё были не только записи, но и огромная переписка, потому что она ведь отвечала на все письма, несмотря на время и все строгости. Я не знаю, как она отправляла эти письма. Через кого-то или с оказией…

– Когда же вы в последний раз её видели?

– Перед отъездом.

– А на западе вы её уже не видели?

– Нет. Когда в первый раз речь зашла о том, чтобы поехать за границу, в 1986 году, я уже работал. Олег меня пригласил, я прошёл все круги ада, у меня уже была семья, двое детей, но мне сказали в ОВИРе, что они считают мою поездку нецелесообразной. Всё, точка. Адьё. Меня впервые выпустили в 1989 году, уже на похороны. Тошнит вспоминать всех этих кадровиков, бухгалтеров, которые там сидели. И каждый: «А почему ваш дядя там живёт? И какие картины он пишет?» Ёлки-палки. Думаешь: какое ваше дело. Дали мне разрешение, но тут французы заартачились. Французское посольство мне отказало: «Вы – слишком дальний родственник, вам необязательно ехать на похороны.» Гнусно. И тогда мы связались с нашим юристом, Андре, благо он уже крепко стоял на ногах, и он не задумываясь написал письмо министру иностранных дел. Это сыграло свою роль, потому что через несколько дней, в восемь пятнадцать утра, раздался телефонный звонок, – я ничего со сна не понимал: «С Вами говорят из французского Посольства. Пожалуйста, приходите в любое удобное для вас время». Я даже не понял, что к чему. «На проходной всё оставлено для Вас». Я пришёл когда мне было удобно, у проходной меня встретили и просто пронесли на руках к послу, которая сама со мной говорила, извинялась и дала визу на месяц, – закончил рассказ Сергей Святославович.

* * *

Власти никогда бы не «поняли» желания Лины Ивановны покинуть СССР.

Лишь однажды её выпустили в ГДР на исполнение «Огненного ангела», она побывала и в других странах «социалистического лагеря», из которых, как и из СССР, нельзя было выехать.

Желание попросту уехать в Европу из СССР, где она перенесла столько горя, могло бы стать только ещё одним аргументом в пользу «преступных намерений» бывшей заключённой. Таких желаний не должно было быть.

Как это часто бывает на свете, причина, более или менее приемлемая для объяснений в КГБ, появилась из-за изменений в семейной жизни Олега Сергеевича.

В шестидесятые годы, – об этом уже говорилось – Олег Сергеевич оставил Софью Леонидовну Фейнберг-Прокофьеву и в 1969 году женился на англичанке Камилле Грей. Начался новый период его жизни.

Возвращаясь к теме дачи на Николиной Горе, напомним, что решением дачного кооператива она была передана во владение сыновьям Прокофьева. Но тут проявился западный склад личности второй жены Олега Сергеевича, которая к всеобщему удивлению «вдруг» заявила, что две семьи не могут жить вместе под одной крышей. Для привыкших к коммунальным квартирам и поделенным на множество отсеков дач граждан СССР её решение выглядело абсурдным и необъяснимым капризом. Однако Камилла настояла на своём решении, и вскоре супруги поселились в замечательном доме в московском предместье.