XX век представляет. Избранные

Квинихидзе раскидывал кастинг как виртуозный пасьянс: в его лучших фильмах нет главных и второстепенных актеров. В том же «Первом посетителе» блистали Руфина Нифонтова в роли необычной Александры Коллонтай и Анатолий Шведерский в как будто эпизодической роли одноглазого саботажника. Великий Олег Борисов в роли несостоявшегося «властелина мира» Гарина («Крах инженера Гарина», 1973) сходился в смертельном поединке с сыщиком Шельгой, сыгранным иконой шестидесятнического кино Белявским, а упоительный Ефим Копелян философствовал в облике апаша-душегуба по кличке «Гастон Утиный Нос».

Казалось бы, что может быть серьезнее и официознее историко-революционной «Миссии в Кабуле» (1970) о шпионско-дипломатических интригах 1919 года: явный госзаказ, напоминавший мировому империализму, в чьей сфере влияния Афганистан. Что ж, Квинихидзе снял образцовый политический триллер: в сцене гибели разведчицы Лужиной – чувственной Ирины Мирошниченко – волей-неволей смахиваешь скупую слезу. Но тут же Квинихидзе сводил на дуэли на фоне гигантских статуй Будды в долине Бамиан – тех самых, впоследствии взорванных талибами – братьев Стриженовых: Олега и Глеба, в котором разглядел «советского Клауса Кински». Обряженный в тирольскую шляпу с пером тевтон Альгимантас Масюлис палил из пулемета по королевскому лимузину, а по кабульским задворкам бродил дервиш-чекист Михаила Глузского, за весь фильм не произнесший ни слова.

Кстати, точнее говоря – как нельзя более некстати – в разгар съемок «Миссии» сама жизнь Квинихидзе окрасилась в цвета триллера пополам с водевилем. Его жена-балерина Наталия Макарова, солистка Кировского театра, гастролируя в Великобритании, запросила и получила политическое убежище. Квинихидзе отделался относительно безболезненно: его, заподозрив в сговоре с женой, не отпустили в экспедицию в Индию. Помочь не смогли ни загадочный Владимир Вайншток, слывший лучшим чекистом среди режиссеров и лучшим режиссером среди чекистов, соавтор (с Павлом Финном) сценария не только «Миссии», но и «Мертвого сезона», ни сам генерал Филипп Бобков.

Столь же ослепительно, как в триллер, играл Квинихидзе в галльское легкомыслие. Его экранизации «Соломенной шляпки» (1974) и «Мадмуазель Нитуш» («Небесные ласточки», 1976) на голову выше французских версий, пусть в тех и играл великий Фернандель. Сами титры «Шляпки» читаются как поэма: от Миронова и Гердта до Козакова и Кваши. Это один из тех фильмов, которые, кажется, описать невозможно. Можно только «спеть» на музыку Исаака Шварца и слова Булата Окуджавы: «Вся жизнь моя вами, как солнцем июньским, согрета. Иветта, Лизетта, Мюзетта, Жанетта, Жоржетта…»

Жанровое кино, увы, слишком зависит от духа времени. А дух этот с конца 1970-х утрачивал праздничную легкость, тяжелел, грузнел. Мюзиклы Квинихидзе по Пристли («31 июля», 1978) и Трэверс («Мэри Поппинс, до свидания», 1983) уже не шли ни в какое сравнение с его былыми шедеврами. Дальше – больше. От Квинихидзе, жившего в пространстве абстрактного, вневременного жанра, эпоха требовала актуальности и еще раз актуальности. Поучаствовав в антиалкогольной кампании фильмом о говорящей собаке («Друг», 1987) и неудачно осовременив «Белые ночи» (1992), Квинихидзе с конца 1990-х почти всецело посвятил себя театру и даже получил «Золотую маску» (2006) за новосибирского «Фигаро». Последняя его работа в Хабаровске – мюзикл «Два бойца» – дань великому советскому кино, сыном которого он был.

Михаил Козаков (1934–2011)

Символично, что умирать Козаков вернулся в Израиль, куда уже уезжал в 1991 году жить: думал – навсегда, но выдержал только пять лет. Его всю жизнь метало не только между «исторической» и настоящей родинами. Он сменил шесть театров и шесть жен. Казался со стороны счастливым, нездешним, высокомерным, этаким «иностранным консультантом». А в реальности жил тяжелой двойной жизнью, правду о которой открыл только перед смертью.

Он был не просто одним из самых популярных советских актеров, а культурным феноменом, гораздо более значительным, чем его водевильные или мефистофельские роли. Он был зеркалом русской интеллигенции, мечтавшей о чем-то неопределенно «другом». И с благодарностью принимавшей его карнавальную игру в это «другое».

Сын известного ленинградского писателя Михаила Эммануиловича Козакова вырос в творческой, но несчастной атмосфере: органы дважды – в 1938 и 1948 годах – забирали его мать, редактора Зою Никитину. Стал звездой, едва закончив школу-студию МХАТа. В театре имени Маяковского играл Гамлета так, что ломал на сцене клинки. В кино его Шарль Тибо, предатель и убийца матери в «Убийстве на улице Данте» (1956) Михаила Ромма – что по законам восприятия невозможно – полюбился зрителям во сто крат сильнее положительных героев. Только он один из всех персонажей фильма казался органичным в картонной Франции не потому, что знал, как ведет себя западный человек, а потому, что вел себя как азартно играющий в Запад «штатник», воспетый им в зрелости в «Покровских воротах» (1982).