XX век представляет. Избранные

Он верил в людей 1920-х годов и верил этим людям. Потому-то и взялся за «Республику ШКИД». Последнее, что звучит там с экрана – фраза Викниксора, раздосадованного тем, что его непутевых воспитанников не принимают в пионеры: «Я дойду до Феликса Эдмундовича!» Вот и Полока тоже «дошел до Феликса Эдмундовича». Былинными героями 1920-х для него были не только учителя, но и чекисты. Учителям он посвятил одну трилогию: «Республика ШКИД», «Я – вожатый форпоста» (1986), «Наше призвание» (1981). Чекистам – вторую: «Интервенция», «Один из нас» (1970), «А был ли Каротин?» (1989). Два последних фильма, выдержанных в манере, которую Полока именовал «примитивизмом», были откровенным вызовом – не государству, а общественному мнению.

Вообще-то, кино о чекистах сочиняли или снимали профессионалы любых общественно-политических умонастроений, включая таких записных антисоветчиков, как Александр Галич, или мрачных экзистенциалистов, как Калье Кийск. Беспроигрышная тема, выгодный контракт (Андропов придал КГБ продюсерские функции), возможность поиграть в вестерн или нуар, развлечься картинками эффектного загнивания заграницы. Но Полока, не поступившись верностью революционному «формализму», вложил в чекистские фильмы душу. Его лучшим фильмом остается «Один из нас», азартный бурлеск о простодушном русском богатыре, внедренном в германское посольство накануне Великой Отечественной.

Никто даже из самых официозных режиссеров-ортодоксов за весь послесталинский период не решился воспеть чекистов предвоенных лет. Чекистов революционного призыва, верных заветам Дзержинского – да, конечно. «Сильных духом» героев подполья и организаторов партизанской войны – сколько угодно. Но только не «ежовско-бериевский» призыв. Они не решились, а «диссидент» Полока посмел. А спустя почти двадцать лет посмел посвятить чекистам «А был ли Каротин?» – столь же карнавальный по своей эстетике фильм. И пусть исчезновение из истории органов Каротина, разоблачившего в начале 1930-х шпионскую сеть в приморском южном городе намекало на его – и его поколения – гибель в годы «ежовщины». В перестроечной атмосфере сам факт героического чекистского фильма был скандален. Да еще у экранных событий была реальная подоплека – шпионское дело, фигурантов которого в перестройку или чуть позже реабилитировали. Собственно говоря, это была последняя снятая в СССР баллада о чекистах.

Но Полоке было, кажется, безразлично, какая политическая погода стоит на дворе. Одинокий, как донкихотствующий Викниксор, он сверялся лишь с собственными принципами и страстями. С гордостью говорил, что сумел в «ШКИДе» воплотить свое «понимание счастья человека» как «мгновений свободной любви». И сам был, конечно, гораздо счастливее и несравненно свободнее большинства коллег, которые не смогли воплотить свои идеи и идеалы на экраны просто-напросто потому, что не обладали ни теми, ни другими.

Михаил Пуговкин (1923–2008)

«С таким лицом разве берут в артисты?» – усомнилась мама Михаила Пугонькина (Пуговкиным он станет по ошибке фронтового писаря), но благословила 16-летнего сына на лицедейство. И это несмотря на явный убыток в доме. Электромонтер Московского тормозного завода имени Кагановича и звезда клуба имени Каляева получал 450 рублей в месяц, артист Московского театра драмы – 75. Квадратная «будка», глаза-щелочки, нос-картошка, фатовские ужимки если не закрывали путь на сцену, то жестко ограничивали амплуа.

По словам Пуговкина, он переиграл множество «бюрократов, подхалимов, взяточников, очковтирателей и всякого рода приспособленцев». Всех этих Кукушкиных, Кнопкиных, Хватов – так звали куркуля-похитителя колхозной люцерны в «Земле и людях» (Станислав Ростоцкий, 1955). Амплуа «Хвата» приросло к Пуговкину. Если он играл священника, то, прости господи, отца Федора в «Двенадцати стульях» (Леонид Гайдай, 1971). Если режиссера – то блудливого Якина в «Иване Васильевиче» (Гайдай, 1973). Если капитана, то Врунгеля в «Новых похождениях капитана Врунгеля» (Геннадий Васильев, 1979).

На экзамене в Школе-студии МХАТа в 1943 году приемная комиссия покатывалась со смеху, слушая «Ночь» Пушкина в сугубо серьезном исполнении полкового разведчика, демобилизованного по ранению. Пуговкин еле отговорил фронтового хирурга от ампутации: «Доктор, мне нельзя без ноги, я артист». Его вторым после хирурга благодетелем стал великий Иван Москвин, навравший министру, что Пуговкин, окончивший три класса сельской школы, утерял аттестат на фронте.