XX век: проработка прошлого. Практики переходного правосудия и политика памяти в бывших диктатурах. Германия, Россия, страны Центральной и Восточной

Хотя социологи фиксировали рост положительных оценок фигуры Сталина еще с начала 2000‐х годов, качественное изменение в восприятии его исторической роли пришлось на посткрымский период. В 2012–2015 годах почти вдвое — с 25 до 45% — увеличилась доля россиян, считающих, что жертвы, которые понес советский народ в сталинскую эпоху, были оправданы великими целями и достижениями[1435]. Если в августе 2007 года 72% респондентов «Левада-центра» были готовы назвать сталинские репрессии политическим преступлением, которому не может быть оправдания, то в марте 2016 года так считали только 45% опрошенных[1436]. В 2019 году положительное отношение к вождю достигло беспрецедентных 70%, а уровень отрицательного отношения к его фигуре снизился до 19%[1437].

***

Аннексия Крыма и военная агрессия на востоке Украины привели к конфронтации Российского государства с мировым сообществом. Эта ситуация повлекла качественные изменения как во внешней, так и во внутренней политике и привела к конструированию основ де-факто уже действующей в России идеологии.

«Это идея разделенной нации, которая снимает любые вопросы об институциональной системе — о представительстве, о праве, о международном устройстве, и, напротив, создает искусственную, мифологическую конструкцию, в центре которой тезис о существовании органического целого — тысячелетней России. Это вера в единство по крови или происхождению как в основу общественной солидарности» — так описывает существующую в России идеологию социолог Лев Гудков[1438].

Эта идеология также включает: образ врага, противопоставление «своих» и «чужих», милитаризм, оправданный победой во Второй мировой войне, мифологизацию и героизацию прошлого, борьбу со всеми, кто это прошлое «неправильно» интерпретирует. В этом контексте образ Сталина умело инструментализуется Кремлем для легитимации неподконтрольной власти, великодержавной экспансии, активизации страха перед государством.

И хотя под идеологией в России по-прежнему зачастую подразумевается пакет запретительных мер, возрождение идеологического нарратива, включение консервативных идеологических положений в российскую Конституцию и усиление патриотической мобилизации свидетельствует о дальнейшей тоталитаризации авторитарного режима Владимира Путина.

10. Опыт украинской люстрации [1439]

В 2014 году в Украине вступил в силу закон о люстрации. Вскоре после смены власти в стране в результате «Революции достоинства» украинский парламент впервые за постсоветский период принял ограничительные меры на занятие государственных постов для высокопоставленных представителей советского тоталитарного режима и авторитарного правления бывшего президента Виктора Януковича (2010–2014). Так Украина присо­единилась к ряду бывших социалистических стран Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ), которые прибегли к люстрации на более раннем этапе. Что объединяет Украину с другими странами региона и в чем ее особенности? В чем конкретно заключались украинские люстрационные меры и каковы их первичные результаты? Эти и другие вопросы, связанные с украинской люстрацией, будут рассмотрены в данной главе.

Украинская модель люстрации: исторический и политический контекст

Эксклюзивная и поздняя люстрация. Украина выбрала наиболее жесткую, так называемую исключающую (exclusive) люстрационную модель, предполагающую увольнение «объектов» люстрации[1440]. Авторы украинского закона часто ссылались на опыт Восточной Германии и Чехии, первыми среди стран бывшего советского блока прибегших к люстрационным мерам[1441]. В то же время украинские реформы можно рассматривать в контексте политики «поздней люстрации».

После падения коммунистических режимов бывшие коммунисты сохраняли государственные должности во многих странах ЦВЕ. Например, в Польше бывшие аппаратчики в середине 1990‐х годов занимали примерно четверть руководящих постов и извлекали выгоды в ходе приватизации[1442]. Более 60% руководства Румынии в 2002 году занимали ответственные должности и до 1989 года[1443].

Соединяя люстрационные проекты с антикоррупционными мерами, сторонники поздних люстраций пытались исправить неполноту и несправедливость демократических преобразований, преодолеть общественное разочарование, вызванное продолжающимся формальным и неформальным влиянием бывшей номенклатуры, нарушить воспроизводство номенклатурных сетей, решить проблемы неэффективного управления, социального неравенства и коррупции[1444].

Посткоммунистические правительства Польши, Румынии, Словакии и ряда других стран реализовывали люстрационные механизмы через более чем десять лет после начала демократического транзита как меры, «направленные на демократическое обновление и повышение качества демократии»[1445].