XX век: проработка прошлого. Практики переходного правосудия и политика памяти в бывших диктатурах. Германия, Россия, страны Центральной и Восточной

В контексте развития дискурса о преступлениях нацистов необходимо упомянуть о широких общественных дебатах, продолжавшихся в 1965–1979 годах вокруг проблемы истечения срока давности по тяжким убийствам (Verjährungsdebatten). Согласно немецким законам, срок исковой давности в отношении преступ­лений, наказуемых пожизненным заключением, истекал через 20 лет после окончания войны — 8 мая 1965 года[196]. В результате ожесточенных дискуссий в бундестаге применение срока давности к тяжким убийствам, обвинения в которых предъявлялись большинству причастных к нацистским преступлениям, было отложено на четыре года и восемь месяцев до конца 1969 года. Это вызвало бурное недовольство немецкой и зарубежной общественности (особенно сильную негативную реакцию это решение вызвало в СССР, Польше, Франции, Нидерландах и других странах, подвергшихся нацистской агрессии)[197]. Общественное мнение настаивало на полной отмене ограничений, и 4 августа 1969 года 9‐й Закон об изменении уголовного права ФРГ отменил срок давности для уголовных преследований за геноцид (§ 220а), а также продлил срок давности за тяжкие убийства с 20 до 30 лет — до 31 декабря 1979 года. Однако в июле 1979 года после 11-часовых дебатов бундестаг 255 голосами против 222 принял окончательное решение об отмене срока давности в отношении преднамеренных убийств[198].

Примечательно, что в данном вопросе гражданское общество и политические элиты опережали массового наблюдателя. Хотя 91% немцев признались социологам из Института Алленс­баха в 1979 году, что они слышали о вступлении в силу срока исковой давности в отношении преступлений, совершенных в период национал-социалистического правления, поддержка свершения правосудия среди немецкого большинства была не слишком высока. В январе 1969 года всего 23% опрошенных высказались за продолжение судебных разбирательств в отношении нацистских преступников. В 1978 году поддержка уголовных преследований оставалась приблизительно на том же уровне. Однако в начале 1979 года, в контексте возобновившихся дебатов о прошлом, она возросла до 36%, достигнув, что особенно важно, 40% среди немцев 16–44 лет (табл. 3)[199].

Западногерманская историческая наука не оставалась в стороне от осмысления массовых преступлений нацистов. Количество исторических исследований нацистской массовой системы уничтожения существенно возросло в 1970‐е годы, когда в период расцвета общего интереса к истории повседневности наряду с публикациями о судьбах жертв Третьего рейха стали появляться работы об эскадронах и лагерях смерти, о войне на уничтожение на Восточном фронте, значительно обогатившие историографию Третьего рейха. С конца 1970‐х годов в издательстве Fischer стала выходить так называемая «черная серия» — книги карманного формата в черно-белых обложках, посвященные теме нацистского прошлого. В серии, носившей с 1988 года официальное название «Время национал-социализма», было издано более 250 работ, разоблачавших преступления Третьего рейха[200].

Таблица 3. Вы лично за то, чтобы подвести черту под прошлым или продолжить преследование нацистских преступлений?

(В процентах от числа опрошенных)

В последующие десятилетия исследования нацистских преступлений получили значительное развитие. Новая волна публикаций включала биографические исследования (к примеру, в 1996 году вышли биографии обергруппенфюрера СС и рейхс­комиссара оккупированной территории Дании в 1942–1945 годах Рудольфа Вернера Беста и шефа гестапо Генриха Мюллера), исследования нацистской системы концентрационных лагерей Вольфганга Софски, Ульриха Герберта, Карин Орт, Кристофа Дикмана, а также исследования основных институтов (например, исследование Михаэля Вильдта Службы безопасности рейхсфюрера СС, опубликованное в 2003 году)[201]. Историки Вальтер Маношек, Дитер Поль, Томас Зандкюлер, Кристиан Герлах, Богдан Музиал, в свою очередь, стремились понять, какие конкретные местные факторы внесли свой вклад в развитие политики геноцида в оккупированной Восточной Европе и как эти факторы взаимодействовали с политическими директивами из Берлина[202].

В то же время авторы художественных и научных текстов все чаще обращались к психологическим аспектам преступлений. Немецкие и зарубежные исследователи — Гётц Али, Сюзанна Хайм, Кристофер Браунинг, Йона Гольдхаген, Пауль Герхард и другие — сходились в мнении, что участие в массовых убийствах было довольно широко распространенным, осознанным и добровольным и что сами палачи были по большей части «нормальными» людьми[203]. Скрытая угроза «банальности зла» постепенно сделала фигуру палача одной из ключевых в научных исследованиях и в общественном дискурсе.