XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

На следующей неделе я снимал опять же свадьбу – замуж выходила дочь главного раввина Риги – Зака. Мой хозяин, сам из ассимилированных евреев, сказал мне: «Посмотри, что здесь за музей!». Да, и в этом «музее» царил строгий, освященный традицией порядок. Женщины сидели в одном зале, мужчины в другом. Мужчины танцевали отдельно от женщин, танцевать мужчине с женщиной не разрешалось. Тут не было никаких разговоров об отъезде в Израиль или о коммунизме. Надо оставаться там, где Бог судил (они бы написали Б-г, произносить или писать имя божье полностью эта вера запрещает). Когда явится Мессия, он сам найдет место каждому. Это были хасиды – хотя и крайне религиозные, но жизнерадостные. Этим бородатым старцам в ермолках на головах многого не требовалось – немножко выпив, они забрались на кресла и пропели хвалу новобрачным.

Кто они были, новобрачные? Невеста с высшим образованием, преподаватель математики, физики и химии в самой религиозной гимназии – Tora Vdereh Erec, находившейся на улице Курманова (теперь – Бирзниека-Упита). Но со своим будущим мужем она познакомилась и вообще впервые увидела его под хупой, под которой происходит традиционная брачная церемония. Жениха «поставила» знаменитая школа раввинов, столетиями действовавшая в Литве. Отец невесты уполномочил одного из рижских правоверных евреев обратиться к директору той самой литовской школы раввинов, в одно время с которым Зак когда-то там же учился. Директор из всех воспитанников школы выбрал достойнейшего кандидата, привез его в Ригу, где в ходе брачной церемонии под хупой молодые люди и познакомились. Я ходил вокруг с вытаращенными от изумления глазами. Все это было мне совершенно незнакомо и чуждо. Даже в учениках школы Берза я никогда не видел религиозности, доведенной до такой степени.

В другой раз мы попали на ежегодный бал русской эмигрантской белогвардейской организации «Сокол»[54]. В зале происходила общая для всех часть программы, а затем гости разошлись по отдельным помещениям. Мы стучались в двери и предлагали сфотографироваться. И буквально остолбенели, услышав, что за одной дверью поют «Боже, царя храни», а за другой – «Широка страна моя родная», песню из очень популярного тогда советского фильма «Цирк». В Риге его показывали пять или шесть недель подряд, это был своего рода рекорд. По-своему интересна была и официальная часть праздника – белогвардейцы, поначалу выказав необходимое уважение Латвийскому государству, в остальном построили насквозь русскую программу.

Совсем иное общество предстало перед нами на немецкой свадьбе у барона Шредера на Артиллерийской улице, и во всем непохож на предыдущие был польский бал в помещении женской гимназии О. Лишиной на Дзирнаву, 46.

Польские балы проводились в Риге ежегодно, и на двух из них я побывал. Уже в первый раз в фойе заметил очень старого, но сверхэлегантного джентльмена, который заговаривал почти с каждой парой танцоров, выходящей из зала, и результат всякий раз был один: мужчина возвращался в зал, женщина уходила. Я всегда был до крайности любопытен и, будучи помощником фотографа, который всюду тянет свои провода и подготавливает все, что надо для работы, я мог незаметно наблюдать за происходящим и стараться услышать сказанное. В конце концов я сложил услышанное по частям, и картина прояснилась. Седовласый джентльмен говорил представительницам прекрасного пола: «Я вижу, вас приглашают на каждый танец, и тут нечему удивляться, когда женщина выглядит так, как вы, так одевается и так хорошо танцует. Но знаете, там, в зале есть дамы, которые не танцевали сегодня еще ни разу. У меня просьба – разрешите вашему кавалеру хотя бы один раз пригласить одну из этих дам».

Так этот благодетель заботился о том, чтобы потанцевать довелось и немолодым участницам бала. Вспоминаю, что одна из них была действительно старой и очень хрупкой. Пригласивший ее кавалер танцевал с нею медленный, медленный вальс-бостон. Мне страшно нравилось, что «проблема кавалеров» была так удачно и так гуманно улажена.

Как-то справляли десятую годовщину фабрики Textiliana[55] в Задвинье. Предприятие принадлежало трем братьям Циммерманам, евреям. У одного из них была русская жена, эмигрантка из Берлина – необыкновенно красивая женщина, и в тот вечер ее мог пригласить на танец любой. На фабрике было много мужчин, рабочих и персонала, и каждому хотелось потанцевать с такой красавицей. В какой- то момент, я услышал, как она сказала мужу: «Я больше не могу…». А он в ответ: «Ты должна! Сегодня ты не можешь никому отказывать!». То была своего рода социальная демагогия, попытка строить положительные общественные отношения.

Я мог бы долго рассказывать о Риге того времени, поскольку десятки раз бывал в самых разных местах. Фотографировал и скромные русские похороны, и торжества в Большой синагоге, которая потом была сожжена. Один музыкант, латыш, рассказывал мне, что в той синагоге была самая лучшая в Риге акустика.