Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Михаил Погодин, сын крепостного и профессор Импера­торского Московского университета, еще усилил этот контраст. Для него история Рюрика, этот «судьбоносный текст», стал притчей, которая разрешает «тайну российской истории» (1859: 2; Maiorova 2010).

История всякого государства есть не что иное, как разви­тие его начала... Начало государства есть самая важная, самая существенная часть, краеугольный камень его Исто­рии, и решает судьбу его на веки веков. В начале должно искать источника главных государственных явлений, и вместе отличия Русской истории от всех прочих, запад­ных и восточных (Погодин 1846: 2).

86

Происхождение и история здесь различаются, причем пер­вое определяет последнюю. С точки зрения Погодина, пригла­шение Рюрику «прийти и владеть нами» было не однократным событием, как описано в «Повести...», а продолжающейся цепью однотипных событий, вроде сериала. «Как на Западе все про­изошло от завоевания, так у нас происходит от призвания, бес­прекословного занятия и полюбовной сделки». Для Погодина российский «государь был званым мирным гостем, желанным защитником», а западный государь — «ненавистным пришель­цем, главным врагом, от которого народ напрасно искал защи­ты» (1859: 187, 218). Исток занял свое место и стал вечным центром империи.

Приспосабливая историю Рюрика под свою теорию проис­хождения, Погодин централизовал свое собственное владение, российскую историографию, на основе идеи добровольной ко­лонизации. Концепция «полюбовной сделки» соответствовала колониальной доктрине его начальника Уварова. В 1818 году, когда Погодин был еще студентом, Уваров сформулировал идею, которая стала центральной для его нарративов просве­щения и власти в России:

Невозможно основать или удержать свое владычество од­ною силою меча... Завоевание без уважения к человечеству, без содействия новых, лучших законов, без исправления состояния побежденных — тщетная, кровавая мечта. Но побеждать просвещением, покорять умы кротким духом религии, распространением наук и художеств, образова­нием и благоденствием побежденных — вот единствен­ный метод завоевания, от коего можно ожидать прочности вековой, и который может некоторым образом освятить право сильного (цит. по: Майофис 2008: 281).

Если такой проект и выглядел нереалистичным, пример Рюрика помогал усвоить его. Пролив моря крови во внешних и внутренних конфликтах, государственные деятели постнапо­леоновской Европы хотели царить в сердцах и умах своих под­данных. Становясь все более консервативным, Уваров создал тройной лозунг «Самодержавие—православие—народность», который Романовы проповедовали и проводили в жизнь до 1917 года (Рязановский 1959; Зорин 1997). Но Уваров уделял внимание и религиозным меньшинствам, например евреям, выражая надежду на их моральное и культурное сближение с христианским обществом (Stanislawski 1983:68). Сергей Соло­вьев, который стал профессором истории при Уварове, шутил, что Уваров поклонялся Православию, но не верил в Христа, проповедовал самодержавие, но был либералом и призывал к народности, хотя не прочитал ни одной русской книги (1983: 268). Последнее уж точно несправедливо.

При Уварове российские историки становились все более профессиональными. Они чувствовали обязанность писать и преподавать российскую историю во всемирном сравнитель­ном контексте, который выталкивал уникальные и странные события, как призвание Рюрика, на периферию исследования. Такой взгляд не помешал их историям превратиться в импер­ский нарратив, повествующий о том, как постепенно и неук­лонно росла мощь российской державы. Но сначала им прихо­дилось иметь дело с Рюриком, история призвания которого открывала их учебники. Основатель российской истории как академической науки Сергей Соловьев замкнул этот круг, со­единив Рюрика с Петром I. Без видимых оснований историк заставил Рюрика высадиться со своей ладьи именно на том месте, где позже был построен Санкт-Петербург: «Положение при начале великого водного пути, соединяющего и теперь Европу с Азией, условило важное значение Петербурга как сто­лицы: здесь в IX веке началась первая половина русской исто­рии, здесь в XVIII — началась вторая ее половина» (1988:1/60). Зато великий ученик Соловьева Василий Ключевский переска­зывал историю варягов с откровенным раздражением:

Что это такое, как не стереотипная формула идеи право­мерной власти, возникающей из договора, — теории очень старой, но постоянно обновляющейся... Сказание о призвании князей, как оно изложено в «Повести», совсем не народное предание... это — схематическая притча о происхождении государства, приспособленная к понима­нию детей школьного возраста (1956: 1/144).