Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Ученик Ключевского, Павел Милюков, десятилетиями со­единял историю с политикой. В молодости он успел принять участие в военных действиях на Кавказе (1877), а став препо­давателем Московского университета, был уволен и осужден за политическую деятельность в столице (1895). С победой рево­люции в феврале 1917-го он стал министром революционно­го правительства, а после большевистского переворота принял участие в Гражданской войне. Потом он многие годы играл роль политического лидера антисоветской эмиграции. В сво­ем многотомном курсе российской истории Милюков лучше своих предшественников показал масштаб насилия, которого требовал процесс колонизации. Соединяя историческую тра­дицию, полученную им от его предшественников, от Шлёцера до Ключевского, со столь же сильной этнографической тради­цией, развивавшейся от Гердера до Щапова, Милюков предста­вил детальное исследование народов, которые были ассимили­рованы или уничтожены русскими в процессе их колонизации. Соединяя источники из государственных архивов с записками путешественников и солдат, а также с местными легендами, фольклором, названиями рек и селений, он восстанавливал имена исчезнувших народов, наносил их на географическую карту и пытался вернуть в историю. Для Милюкова это были и долг исторической памяти, и форма сопротивления режиму, творившему новое насилие в России. Понятие колонизации играло центральную роль в работах Милюкова. В статье, напи­санной им для Российской энциклопедии как раз в год его аре­ста говорится: «Колонизация России русским племенем совер­шалась на всем протяжении русской истории и составляет одну из самых характерных черт ее» (1895: 740).

Учеником Ключевского был и Михаил Покровский, кото­рый взял на себя непростую задачу подвергнуть ревизии насле­дие имперской историографии, приспособляя его к новым ус­ловиям, созданным большевиками, к которым принадлежал и он сам. Среди других своих идей он ценил «ересь», уподобляв­шую развитие российской политэкономии «колониальной си­стеме», как ее изображал Маркс в первом томе «Капитала». Ско­рее критик и полемист, нежели теоретик или архивный историк, Покровский видел в любом историческом сочинении кривое зеркало идеологии, подлежащей толкованию с маркси­стских позиций. Посвятив много язвительных страниц крити­ке русских либеральных историков, Покровский подчеркивал влияние на них гонимого Щапова, считая учеником этого «ма­териалиста» и самого Ключевского. Империя Романовых, писал Покровский, всегда оставалась «колониальной державой наи­более примитивного типа», а потому требовала экстенсивного развития на восток; так он объяснял войны на восточных рубе­жах империи. Сибирь, Кавказ, Средняя Азия — «громадный во­сточный пузырь, тяжелым грузом висевший на русском на­родном хозяйстве» (недавняя книга о Сибири [Hill, Gaddy, 2003] буквально повторяет этот образ). До тех пор пока у империи была возможность экстенсивного развития, она могла избегать социальных реформ и технического прогресса, поэтому имен­но «в колонизаторской деятельности Романовых» состоит при­чина российской отсталости (Покровский 1933: 248). Идеи Покровского о сущностном различии между двумя видами ка­питала, торговым и промышленным, давно устарели, но в его обличениях российской колонизации узнали бы свои идеи многие постколониальные историки, родившиеся столетием позже. Больше интересовавшийся историей международных отношений, чем социальными изменениями в России, Покров­ский писал и о попытках западных держав колонизовать Рос­сию через систему банковского кредита. Занимаясь процесса­ми внешней колонизации, он не воспользовался возможностями, которые мог бы ему дать марксистский анализ внутренней колонизации имперских пространств; а ведь на эти возможности прямо указывал Ленин (см. главу 1). Вступив в азартную полемику с Троцким и, кажется, снискав в ней симпа­тии молодых историков-коммунистов (см. главу 4), Покровс­кий не знал, что после смерти подвергнется нелепой, но разру­шительной критике Сталина. У меня нет сомнений, что основанием для кампании 1938 года, в которой школа Покров­ского объявлялась «базой шпионов, вредителей и террористов», были вполне реальные различия между агрессивным сталинс­ким империализмом и освободительными, деколонизаторски- ми идеалами ранних лет революции. От них, именно как от идеалов, не должно было остаться и следа.