Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Дожив до начала деколонизации и пережив трагический опыт революции, коллективизации и террора, ученики Клю­чевского по-новому понимали политический смысл своей ра­боты. Самый видный из них, Матвей Любавский, до 1917 года был ректором Императорского Московского университета. Он остался в России и был арестован в 1930 году по так назы­ваемому «делу историков», так что свою последнюю книгу, «Обзор истории русской колонизации», Любавский написал в политической ссылке в Башкирии. В ней он еще раз повторил мысль, что «русская история есть в сущности история непре­рывно колонизующей страны». Вместо возвратной формы, которую использовали его предшественники, он применил более простую конструкцию: «непрерывно колонизующей» вместо «колонизующей саму себя». Изменение небольшое, но существенное: оно вполне соответствует концепции Любав- ского, выявлявшей значение внешней колонизации в форми­ровании Российского государства (Любавский 1986). Доведя свое исследование до конца XIX века, Любавский включил в него и главу о колонизации балтийских земель. Он, наверно, видел иронию истории в том, что книга о колонизации закан­чивалась главой о территории, на которой была возведена столица империи. Грустная ирония была и в том, что ведущий московский историк создал свою главную книгу в Башкирии — одной из тех колонизованных областей, о которых писал. Книга осталась в рукописи, но уцелела и была опубликована полстолетия спустя.

Более молодой ученый Евгений Тарле, тоже арестованный по «делу историков», был вскоре выпущен на свободу и стал крупнейшим советским историком. Он написал свой главный труд (Тарле 1965) о европейском колониализме, высшем про­явлении империализма, которому непоследовательно противо­действовала Российская империя и последовательно — Совет­ский Союз. Сочувственная к Третьему миру бывших колоний и критическая к Первому миру империализма, эта книга советс­кого историка оставляла не заполненной ту же гигантскую лакуну, что и книги Сайда, а потом и постколониальные ис­следования, — Второй мир. Океанская разница между Покров­ским, Любавским и Тарле — их трудами в той же мере, что и их судьбами, — иллюстрирует диапазон интерпретаций цен­трального для них понятия, колонизации, и общего наследия, школы Ключевского (Эткинд 2002).

В поздний имперский период школа колонизации домини­ровала в российской историографии. Из лекций ее идеи и поня­тия перешли в учебники, оттуда в энциклопедии. Российские историки написали подробные труды о том, как Россия захвати­ла Сибирь, Крым, Финляндию, Польшу или Украину. Однако эти территории они редко называли российскими колониями, пред­почитая в целом говорить о России как «стране, которая коло­низуется». Примечательным исключением в этом отношении является еще один политический ссыльный, Николай Ядринцев, чья книга «Сибирь как колония» (2003, первое издание — 1882) стала замечательным примером критической, антиимперской истории. Первое в украинской литературе упоминание того, что Украина являлась российской колонией, принадлежит к 1911 году (Velychenko 2012). Но труды Щапова и Ядринцева не вошли в основное русло российской историографии. Говоря, что Россия колонизовала саму себя, Соловьев и Ключевский не отрицали завоевания Сибири, Кавказа или Польши, но и не про­тестовали против них. На академическом языке, однако, их фор­мулы критиковали специфический характер Российской импе­рии: «По мере расширения территории вместе с ростом внешней силы народа все более стеснялась его внутренняя сво­бода», — писал Ключевский (1956: 3/8). «Государство пухло, а народ хирел» (1956: 3/12), — писал он, обобщая эту ситуацию законом обратного соотношения между имперским простран­ством и внутренней свободой. Все это вкладывалось в короткую и повторяющуюся формулу «страны, которая колонизуется».

Соединив субъект и объект, идея самоколонизации дала русским историкам сложный и парадоксальный, но полезный язык. Дискурс самоколонизации составил всего лишь один из периодов в российской историографии, хотя господствовал он долго и оказался живуч. Работая в эпоху колониальных импе­рий и занимаясь страной, которая соперничала с этими импе­риями, ведущие российские историки считали язык колониза­ции нужным и подходящим для своих исследований России. Тем не менее они радикально переосмыслили западную идею колонизации. Во-первых, школа Соловьева—Ключевского по­няла колонизацию как процесс внутренний и направленный на самого субъекта, а не только как внешний процесс, направлен­ный на далекий и чуждый объект. Во-вторых, историки этой школы амбивалентно осуждали и одобряли процессы колони­зации, что отличается от критической традиции британской и французской историографии и особенно от идеологизирован-

106