Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

ного постколониального подхода. В XIX веке российские исто­рики не обязательно придавали «колониальной» терминологии критический смысл. Даже ссыльный Щапов восхищался геро­измом тех, кто колонизовал огромную страну, но осуждал мас­совые убийства, ими же осуществленные. Когда Милюков, са­мый смелый критик российской колонизации, стал министром иностранных дел, он превратился в «ястреба», для которого целью Первой мировой войны было завоевать для России Кон­стантинополь. И все же на столетнем пространстве русской историографии, от Погодина и Соловьева до Милюкова и Лю- бавского, заметна постколониальная динамика: имперское са­мовосхваление колонизационных процессов становилось все менее актуальным, а обращение к памяти колонизованных, ас­симилированных или уничтоженных народов, наоборот, вызы­вало все больший интерес у историков.

С разгромом Покровского советские историки отказались от идеи, что дискурс колонизации приложим к российской истории: он не соответствовал классовому подходу и идее со­юза социалистических республик. В России конца XIX века колонизация могла считаться прогрессивным явлением, но в Советском Союзе ее стали воспринимать как реакционный процесс, который именно поэтому имеет мало общего с отече­ственной историей. Биограф Ключевского считала его концеп­цию российской колонизации одной из самых слабых идей своего учителя (Нечкина 1974: 427). Но парадигма колониза­ции продолжала жить в работах почти забытой школы полити­ческой географии, во главе которой стоял Вениамин Семенов- Тян-Шанский (1915; Полян 2001). Советское освоение Арктики продолжалось под именем колонизации, к чему приложили руку некоторые историки школы Ключевского (Очерки 1922; Holquist 2010а). Закономерным образом колониальная терми­нология совсем исчезла из официального дискурса в начале 1930-х, когда советское правительство вело самую массовую колонизацию России самыми жестокими в ее истории метода­ми — коллективизацией и ГУЛАГом.

Историки школы колонизации не специализировались на критике имперских устремлений России. Их историографи­ческая традиция носила светский, либеральный и национали­стический характер. Как и российские монархи, эти историки участвовали в глобальном процессе «обмена знаниями между империями» (Stoler 2009: 39), соединявшем Российскую и дру­гие империи отношениями выборочного и иногда взаимного подражания. Записные книжки Ключевского, признанного ли­дера российской исторической науки, поражают читателя по­литическим отчаянием, которое глубже спрятано в его курсе лекций: «В Европе царей Р[оссия] могла иметь силу, даже ре­шающую; в Европе народов она — толстое бревно, прибивае­мое к берегу потоком» (Ключевский 2001: 406). Со середины XIX до начала XX века историки трех поколений, чьи идеи и учебники составили основу российской историографии, мало в чем соглашались между собой. Но была одна формула, кото­рую они согласно повторяли друг за другом: «Россия — это страна, которая колонизуется».

Глава 5

Баррели меха

Историки пишут от прошлого к настоящему, но мыслят от на­стоящего к прошлому. В XXI веке у России есть достижения и есть проблемы. Как и многие другие, я считаю, что зависимость России от экспорта нефти и газа стала источником и первых, и последних (см., например: Ross 2001, 2012; Friedman 2006; Goldman 2008; Gelman, Marganiya 2010). Соединяя новейшие идеи институциональной политэкономии с забытыми интуи- циями Афанасия Щапова, в этой главе я хочу показать, что ре­сурсная зависимость существовала в России задолго до нефти и газа и что эта зависимость сформировала саму ситуацию внутренней колонизации.

Protego ergo obligo

Представим себе страну, в которой есть какой-то ценный ресурс, например редкий металл, и нигде больше на всей земле этого металла нет. Цена на этот металл будет мало зависеть от труда, затраченного на его добычу. Цена на него будет зависеть от спроса, который формируется далеко за границей этой стра­ны, и вообще за границами понимания. В такой стране не будет работать многое, чему учит классическая политэкономия, на­пример трудовая теория стоимости. Государство здесь не будет зависеть от налогообложения; наоборот, население такого госу­дарства будет зависеть от перераспределения доходов, получен­ных монопольной торговлей данным ресурсом. У такого госу­дарства будет, наверно, множество врагов, а значит, возникнут серьезные издержки, связанные с безопасностью. Вместо обыч­ных институтов налогообложения, решения конфликтов и по­литического представительства, в ресурсозависимом государ­стве сложится аппарат безопасности, необходимый для защиты транспортных путей и финансовых потоков, и появится адми­нистративная система, которая перераспределяет материальные блага, оставляя себе нужную долю.