You love me anyway (SORORATE) (СИ)

Дариен, по-прежнему был спокойным и безразличным ко всему, сжимая левой рукой палец папы, а правой — влажную ладошку брата. Эдриен закричал сильнее, задергал ногами, увидев в руке прислуги бутылочку с холодным уксусом и большой кусок ваты.

Лука терпеливо наблюдал за ним, а после сказал в усталое лицо Сары: — Иди приляг, а я присмотрю за детьми.

Сара отрицательно помотала головой, надув губы, зная, что не сможет спать, пока её сыновьям плохо, чувствуя, что и свекровь съест её с дерьмом, если она позволит себе взять хоть малейшую передышку.

— Я останусь с детьми. — она настойчиво глянула на мужа и, опустившись на край кровати, поцеловала разбушевавшегося бутуза Эдриена в потный лоб и, прижавшись к его щеке губами, судорожно вздохнула. Лука не стал спорить, заучив характер жены наизусть за годы совместной жизни.

Сара водила глазами по лицам сыновей, пока Лука, закатав рукава рубашки

и, смочив приличный кусок ваты, натирал с головы до пят дрожащего Дариена. Мальчик лишь тихо поскуливал, хмурился и выставлял нижнюю челюсть от резкого запаха раствора, что внезапно опоясывал холодом его кипящее маленькое тело.

Она в сотый раз всматривалась в эти черты, в эти глаза и припухлые губы, и тут же прикрывала веки. В этих штрихах родного сына она видела отражение мужчины, с которым провела почти три года. Перед ней маленький, вялый и больной сидел продукт, как она думала, вселенской любви, а не зрелой похоти.

Сара перевела глаза на Луку и почувствовала толчок совести в спину. Этот мужчина обожал на самом деле чужих ему детей, старательно натирая спину Дариена, уговаривая мальчика потерпеть.

Мужчина надел на мальчика сухую пижамную рубаху и опустил его в кровать, приступая к нижней части тела.

Эдриен отчаянно воевал и уговоры Луки были для него далёким радио, которое он отказывался слушать. Этот мальчик прислушивался только к одному человеку в мире — к матери. Сара была для него светом в оконце.

— Мама! Я не хочу! Скажи папе! Мама! — Эдриен принялся пинаться, наотмашь попадая отцу в самые опасные места и Лука вступил с ним в неравную схватку.

— Бог мой… В кого ж ты такой шебутной парень? Так и рвешься папе «последнее» отбить?

Сара ухмыльнулась мужу и подумала, что близнецы — это сама проекция Алфи Соломонса, разбитого пополам со его сдвоенным характером. Одна часть его, самая мнимая и нелюдимая олицетворяла покой, хладнокровие и стойкость. А вторая часть была создана для мятежа и войн, и выпускалась как жало или клыки тогда, когда это было жизненно необходимо.

Эдриен — сознательный манипулятор, маленький переговорщик, способный обменять большую старую ржавую машинку на две маленьких, но новых. Если что-то в сделке шло не так, то он выпускал запутанную чепуху, и лил её в уши до тех пор, пока его оппонент не соглашался. На крайний случай у мальчика оставались кулаки. И при помощи этого инструмента он, в конечном счёте, добивался своего.

Но, эти фокусы не срабатывали с Лукой, что натирал ребёнка и не внимал его воплям, мольбам и ультиматумам.

— Пусти! Мама делает это лучше! Не хочу с тобой!

— Эдриен, ради всего святого… — чуть устало протянул Лука, — Одевай пижаму и ложись. — тихий голос отца заставил мальчика поправить пижамный низ и опуститься на подушку, поджав губы.

Лука, громко вздохнув и состроив огорченную гримасу, выпрямился и передал экономке раствор уксусной кислоты.

— Папа возится с тобой днями и ночами, а ты жалуешься… — он потер подбородок, — А у кого-то нет отца и вовсе, не забывай об этом.

— П-а-а-п… — через минуту виновато промурлыкал Эдриен, — Ну, папа… — канючил мальчик, обнимая склонившегося над ним отца за шею, обводя мягкими пальчиками шрамы на его щеке. Этот мальчик совершенно не умел извиняться, но зато отлично разбирался в природе человека, что в будущем не раз сыграет ему на руку.

***

Алфи отложил книжку и, опустив её на край прикроватной тумбы, вопросительно посмотрел на Абигаль, сидящую в изножье.

— Не надоело губы дуть?

— Нет! — отрезала она, укалываясь иглой с пяльца, выводя красивый стежок.

— Иди спать, а? — не унимался Алфи.

— Спи. Если мешаю — могу уйти.

Алфи мысленно вздохнул, стараясь сохранять спокойствие, приподнимаясь и касаясь её прикрытого ночным платьем бедра.

— Да нет, я просто подумал… — оглаживая её кожу, Алфи состроил лукавую гримасу, — Твои мамочка с папочкой укатили, прислуга спит, вся ночь в нашем распоряжении, м?

— А как же Тава? — недовольно ответила девушка, понимая что ходит по краю лезвия предела дозволенного.

— Она будет жить здесь, пока не поправится. Я был услышан?

Почувствовав, что последняя фраза была настоящей, Алфи, поглаживая ее ножку и прикасаясь губами к шее, поторопился смягчиться.

— Погорячился, но оправдывать своё решение не буду.

Абигаль было щекотно от его прикосновений. Алфи не останавливался: его рука смело надавила на её мыс, заставляя ноги девушки сжаться.

— Алфи…

А он уже пробился под ткань её трусиков, осторожно накрыв пальцами клитор. Абигаль впилась в его в руку, расставляя ноги, отбрасывая вышивку, опуская её ниже.