You raped my heart (СИ)

— А что же было правдой? — выдавливает она. — Скажи, — тихо, болезненно. — Скажи! —, а теперь кричит, но глаза все равно не поднимает. Наверное, плачет. А он сейчас ее добьет, сломает хребет, переломит с таким хрустом, что она потом не поднимется.

А у нее в мозгу бьется разговор с Тори.

Ты ему небезразлична.

Он перестал со мной спать. Вообще.

Он не такой отвратительный, как все думают.

Я думаю, что ему нужна ты.

— Ничего не было правдой. Ничего.

И ее крутит. Она прижимает ладони к лицу и сползает по стене. Разбитая, уничтоженная, посрамленная, никчемная девчонка. У нее дрожат плечи. А Эрик продолжает с каким-то маниакальным блеском в глазах, бьет и бьет, наносит колотые раны, покрывает словесными рубцами каждый миллиметр ее кожи. У нее даже не хватает сил сказать, что она ненавидит его. Просто не хватает. Лихорадит и трясет. Лихорадит и трясет.

— Ты была всего лишь крышей. Прикрытием. Каждое прикосновение к тебе, каждая помощь тебе в чем-то, каждая защита — все ради дела. Ради Макса. Ты мне отвратительна. Но что только не сделаешь ради цели? — он ухмыляется. Криво и страшно, а она не поднимает голову. — И как мне было забавно, когда ты защищала меня перед всеми, выгораживала перед долбанным Четыре, верила мне, как последняя дура. — Он вдруг делает шаг вперед и резко дергает девушку с пола, заставляя выпрямиться.

Ее лицо все соленое, глаза красные и мокрые. Она дрожит и смотрит на него. А он наступает. Ему хочется видеть, как он окончательно раздавит эту девку, как свет в ее взгляде потухнет. Как она прекратит верить ему, искать в нем что-то хорошее. Он больно сдавливает пальцами ее плечо.

— Я всего лишь использовал тебя. Каждое слово. Каждый поступок. Пусть она доверяет тебе. Вот что сказал мне Макс. Сделай все для того, чтобы она тебе доверяла. И ты стала доверять мне после изнасилования. Стала.

А Кристина вдруг открывает рот, распахивает так широко, раскрывая глаза до такой степени, что глазные яблоки вот-вот выкатятся. Эрик не может понять, что с ней происходит. Почему такая дикая перемена. А у нее губы трясутся, мелко так, истерично, припадочно. Кажется, он убивает девчонку каждым своим словом. Наивная дура.

— Изнасилование? — выдыхает она. — Ты… Оно… — и делает судорожный вдох. — Это было специально?

Эрик даже хмурится на мгновение. А потом кривится, окидывает ее взглядом, в котором сквозит такое отвращение, что Кристина дергается, но мужская рука не дает ей уйти в сторону.

— Я, конечно, та еще скотина, но нет. Эдвард сам захотел тебе присунуть. Нам с Максом это всего лишь сыграло на руку.

И она почти видимо расслабляется, выдыхает. И Эрик вдруг понимает, что его самого отпускает. Словно ему было важно, чтобы она не думала о нем, как о совсем конченом человеке. Имбецил. Мудак-то какой. Девку надо добить и черт с ней. С концами.

— Я использовал тебя. Я ненавидел вас всех. А тебя — больше других.

— А Питер? — вдруг спрашивает она.

— Питер?

— Его вы тоже использовали?

— Смотри-ка, соображаешь, когда хочешь, — и он почти улыбается. Люто так, страшно. Девушка едва ведет головой. Больно, непонятно, дико. Мир жесток, и Кристина всегда это знала. Но даже и не представляла, что он будет настолько бесчеловечен. — Питер — мелкая сошка, шестерка. Макс отправил его шпионить, и Хейес какого-то хера думал, что весь мир вертится вокруг него. Я бы убил его, если бы он пикнул что-то лишнее.

И снова Кристина широко распахивает глаза. Значит тогда, в тот самый раз, когда цепь вошла в шею бывшего Искреннего, ей не показалось. Эрик хотел его убить. Эрик боялся, что юноша проболтается. Эрик ей лгал. Каждым словом, каждым взглядом, каждым движением по коже. Осознание придавливает ее к полу, заставляет привалиться к стене всем весом. И даже дышать трудно. Как много лжи. Как много вранья. Кристине хочется отмываться, содрать с себя весь кожный покрыв, которого касались его пальцы, губы. Господи, почему все так?

— Он знал? — тихо спрашивает девушка. — Питер был с вами заодно?

— Нет, — отвечает ей Эрик, немного помолчав. — Парень был крысой. Крысой он и сдох.

— Люди для вас — ничто! Мусор под ногами! Грязь! — вдруг взрывается Кристина. — Вы такие ублюдки! Ты, Макс, Джанин! Ненавижу… — скуляще протягивает она. — Как же я тебя ненавижу…

Он молча смотрит на нее, сверлит взглядом. Девка должна была ненавидеть его всю жизнь. Потому что так правильно, потому что по-иному к нему относиться нельзя. Настроила себе воздушных замков, решила, что что-то тут может, что он стал покладистым, ручным. Какая же тупая девчонка. И теперь его в чем-то обвиняет. Сука.

— Ненавидишь меня за то, что я — это я? — интересуется он. – Нет, — и качает головой, — ненавидь себя. Ты ведь почему-то решила, что я вдруг стал другим.

И Кристина знает, что он прав. Все она. Сама виновата. Сама придумала. Сама увидела. Он — монстр, тварь, скотина, черный человек. Она забыла об этом. А он лгал. День за днем, час за часом. Смотря в ее глаза, защищая от пуль и боли, говоря с ней, иронизируя, флиртуя, целуя. Ложь, такое нагромождение лжи. Тошно и больно.