You raped my heart (СИ)

И тогда она вспыхивает. Подлетает к нему смазанной тенью, с летящими по воздуху черными волосами, короткими, но хлестко бьющими по лицу, и оставляет горящий след на мужской щеке. Эрик аж делает шаг назад, потирает подбородок. Девчонка ударила сильно, вложила в простое движение столько злости, агрессии и даже боли. Кожа зудит от ее пальцев. А перед его лицом ее горящие глаза. Вот ведьма. Она восхищает. Но Эрик не из тех, кто позволит с собой играть. Девушка даже не успевает сообразить, как со всей силой, на которую способны мужские руки, бьется спиной о крепкую стену. Воздух вырывается из ее горла, кожу на спине саднит. Чужие руки сдавливают ее запястья, заставляют ее ладони беспомощно раскрыться, а пальцы неуклюже растопыриться. Эрик прижимает ее руки к стене, нависает над ней. Высокий, большой, сильный. Опасный. Она ведь забыла, какой он опасный, какой лютый, какой дикий. Зверье. Падла. И Кристина вздергивает подбородок, стараясь не пасовать.

— Что ты хочешь услышать, а? — шипит он, безжалостно давя на ее тело, почти ломая кости. — Я — предатель, Кристина. Нравится это слово? — он перехватывает оба ее запястья одной рукой, а другой грубо берет за подбородок, обхватывает пальцами и давит, чуть тяня вперед, заставляя смотреть на себя. — Я — человек Макса. И всегда был лишь им. Всегда. Я — предатель, предатель, предатель, — твердит он, а слова долбятся о стенки ее мозга. Он склоняется ниже, практически к самым ее губам и все произносит: — Я — предатель, предатель, предатель. — А она вдруг так резко подается вперед, раскрывает свой рот и кусает его за лицо, впивается зубами до крови. Эрик отпускает ее быстро. — Сука, — шипит, и слышится звук удара.

Кристине обжигает лицо. Она падает на пол, ощущая, как дрожит нижняя губа, как скапливается во рту вкус крови. Его крови. Чужой, грязной, отвратительной, ублюдочной. Девушка лишь делает глубокий вдох и даже не замечает, как странно смотрит на нее Эрик. Он зажимает след от ее зубов пальцами и глядит на нее, почти распластанную на полу. У девчонки дрожат руки. И необъяснимое чувство захлестывает его. То самое, когда он видел ее уничтоженную, изнасилованную, измазанную кровью и спермой. И Эрик резко разворачивается, чтобы не вздумать помочь ей.

— Какая же ты скотина, — раздается за его спиной. — Ублюдок! — она повышает голос. — Какой ты грязный, какой отвратительный. Ненавижу!

И тогда она снова оказывается у стены. Прямо перед глазами его взбешенное лицо с порванной ее же зубами щекой. И этот отравляющий взгляд. Он снова грубо хватает ее за подбородок, даже не обращая внимания, что маленькие ладони давят на его вздымающуюся и опадающую грудь.

— Этот ублюдок целовал тебя, и тебе нравилось. Я лизал твою шею, пальцами забирался в твою пизду, и ты не возражала. Ты стонала как последняя шлюха, и текла. Если я сейчас суну пальцы тебе между ног, в твою гребаную дырку, то что я почувствую? Ты потечешь, — и его рука, беспардонная, наглая, грубая и бесстыдная рука пробирается в самый низ. Кристина лишь сводит бедра, мотает головой. — Я засуну язык тебе в глотку, и ты будешь призывно тереться, как сука во время течки.

— Эрик… — вдруг всхлипывает она, старясь избавиться от его рук на своем теле, от голоса, кажется, въедающегося в самый мозг.

А он давит на нее, пальцами подцепляет черную ткань, стараясь нырнуть туда, склоняется ниже, ища губами ее вздрагивающий рот или цветастую шею, где все еще сияют отметины удушения.

— Эрик! — взвизгивает она. — Не надо…

— Лицемерная тварь, — цедит он прямо в ее ухо. — Прикасаться к тебе было отвратительно.

Ее глаза приобретают такое выражение, что у него вдруг дергается кадык. Он читает там, за зрачком, боль и унижение, застывшие слезы и кровь. Он знает, что вскрывает ее без ножа, топчет. Знает, что под его ногами хрустят ее кости. Девчонку ломает. У нее даже руки безвольно повисают. Она всхлипывает. Ну вот, мать вашу, слезы. А он почему-то чувствует себя последней скотиной. Впервые в жизни это ощущение ударяет под самые ребра. Его часто поносят бранными словами, кричат в лицо проклятия, отправляют в самое пекло ада, но ему всегда плевать. Максимум — кривая усмешка на губах и изогнутая бровь. А сейчас ему действительно тошно от самого себя. От слез девки, от того, что мешанина из чувств дерет ему грудь. Грубость — это просто. И он потопит Кристину в ней. Ему так хреново. Так пусть будет и ей. Нечего было лезть на рожон. Сама виновата.

— Ты же говорил, что хочешь меня… — тянет, тонко и как-то скуляще. Дура.

Эрик лишь сужает глаза.

— Говорил, — соглашается мужчина. — Но кто сказал, что это было правдой?

И вот снова эти глаза. Огромные, просто обалдеть какие огромные. Ну почему ты, мать твою, так смотришь? Больно, да. Тебе больно. Я знаю. Тебе должно быть больно. А она вздрагивает всем телом, ладонями обхватывает голову, склоняя лицо. Девчонку трясет. А он просто стоит напротив и смотрит. И желваки перекатываются под кожей.