Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

Прецінь, добре діло упевненість у своїх силах, у собі. Але коли при цьому забувають про реальні обставини безпосереднього і дальнього суспільного оточення, тоді з’являється не людина, яка впливає на розвиток навколишніх обставин і яка більшою чи меншою мірою підкорює їх своїй волі, а Дон Кіхот: він — одне, обставини — інше. І неспівмірність, невідповідність дій ситуаціям викликає лишень сміх: замість взяти багато доброго з книги, вони стали її жертвами, до того ж ажіотаж швидко примножував ці жертви.

Зрештою, шкоди від цього нікому не було, бо бурління душ не вилилось в якісь практичні дії, а обмежилося лише психологічними турбуленціями.

Мода на лікування бджолами ущухла тоді, коли Дужинський після джмеля потрапив до лікарні, трохи не сконав і пролежав там два дні. Мода наслідувати образи Ніцшевої надлюдини тривала значно довше, близько року, заки здоровий глузд остудив збурену уяву моїх друзів і опустив на твердий ґрунт грішної землі. Хоча, як на загал, то краще переоцінювати свої сили, ніж недооцінювати їх.

Якось увечері зібрався чималий гурт молодих коломийчан: Германюк, Струтинський, Ткачук, Площак, Юрчик, Тимків, тернополянин Кравчук, волиняк Андрусяк, був звичайно і я. До нас підійшов командир тернопільської військової округи Омелько Польовий: “Слава Йсусу Христу!”

— Слава навіки! — відповіли.

— Чого не співаєте?

— Справді, — відізвався Ткачук. І до мене: — Заспіваймо!

Він почав, а всі підхопили повстанської:


Жовто-блакитний стяг над нами має,Високо лине він до ясних зір.На ньому Тризуб золотом сіяє,Щоб нас з’єднати всіх з долин і гір.


Приспів


Хто живий, вставайте в бій до перемоги,За Вкраїну-неньку, за народний стяг!О, краю наш рідний, мов сонце погідний,Ми твої невтомні молоді бійці.Хвилює море, гори багряніють,Несеться волі подих по степах.Червоні банди хутко заніміють, —Ми йдем до бою на визвольний шлях.


Приспів


Хай лютий ворог сипле бурі, громи,Хай орди сунуть лавою на нас.За прапор битись будем без утоми,Бо шал у наших грудях не погас.


Приспів


— Давайте перейдемо подалі від штабу, — запропонував Польовий. — Можна до лікарні. Звідти менше долітатимуть звуки до чергового офіцера. Усі погодилися. І, співаючи, перейшли, далі. І я завів:


Тече річка невеличкаЗ вишневого саду.


Пісню всі знали, і голоси зазвучали злагоджено і гучно.

До співочого гурту поволі підходили й підходили українці. Різні — і бандерівці, і поліцаї. Поліцаїв не проганяли, і вони підключалися до співу. Коли доспівали, Юрчик кинув:

— Бач, і поліцаям (що звучало, як “донощикам”) хочеться поспівати…

— Таж вони також українці.

— Авжеж, як би не скурвився українець, а не може викинути з душі любов до пісні.

— А потім понесуть кумові, про що ми тут гомонимо.

Аби припинити напрямок балачки, що міг зіпсувати весь вечір, я завів:


Повій, вітре, на Вкраїну…


Її всі знали. У кожного, як і в автора Руданського, душа квилила за рідним краєм, і нерідко, бувало, пісню мугикав собі хтось під ніс на роботі чи в дорозі.

Потім Ткачук заспівував одну пісню за другою. З гурту ставав все кращий хор, і спів все ніжніше пестив вухо, все глибше проникаючи в серце.

Боже, як багато в ньому глибинно-українського, свого, рідного!

Підійшов черговий старшина. На нього не звернули уваги. Він мовчки обійшов гурт, постояв, заки скінчили пісню й каже:

— Антирадянських пісень співати не можна. Заборонено.

— А які антирадянські пісні ми співали?

— Я не знаю ваших слів, але в нас є такі, що знають.

— Ми співаємо народних пісень, — пояснив я.

— Так ваші ж народні — антирадянські.

— Старшина, не сміши курей, — кинув Площак.

— Я зараз запишу твоє прізвище і будеш завтра пояснювати замполіту майору Толбузову.

— Та ваш Толбузов тупий, як сибірський валянок, що він може втямити? — відрубав Андрусяк.

— Ваш Литвин розбереться, — кинув старшина.

— Та він не наш, а ваш, — зауважив Польовий.

— Старшина, — звернувся я до нього, — чи закон забороняє співати?

— Не забороняє. Забороняє антирадянські співи.

— Ми це врахуємо, — відповів Струтинський.

— І тихіше співайте, — кинув наостанок старшина й відійшов.

— Москалі чортові, присікуються…

— Хочуть, щоб ми мовчали…

— А дідька їм лисого…

— Шляк би їх трафив…

— Кажуть, що в Сосновці є кілька українських сімей. З колишніх засланих куркулів. Так вони раді, що ми співаємо, і просять ментів не забороняти.

— А де ж вони працюють?

— Їх у зону не пускають, щоб з нами не зв’язувалися. Та й виїзд звідси їм заборонений.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное