Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

“Цікаво, що то за зона буде, в яку мене привезуть? — думалося мені. — Велика вона чи мала? Скільки людей там? Що за люди? Ще на Львівщині казали, що в концтаборах сидить двадцять тисяч українських повстанців. Чи правда? І де вони сидять? Напевно ж, у різних місцях? Може, вони зустрічатимуть мене? Як я маю прийти до них? Напевно, треба буде виголосити промову? Яка має бути ця промова: довга, коротка? У кожному разі оптимістична. Люди довго вже з України, тож слід передати від неї вітання. Наскільки я знаю історію нашої козацької минувшини, коли козак прибував до козацького гурту, він звертався до них так: “Чолом вам, шановне товариство! Чолом вам, панове козаки! Чолом вам, славне лицарство козацьке! Шановні старшини і пани-браття козаки!” Мені подобаються такі звертання. Отже, почну:

“Чолом вам, борці за волю України! Ви далеко від рідного краю, та слава про вас усюди лунає.”

Агов! Як довго я тут сиджу! Може, вони забули про мене? Що робити?

І я став стукати кулаком у двері. Звук якийсь глухий. Навряд чи його далеко чути. І я почав гепати носаком черевика. Хвилин за двадцять почули. Підійшов якийсь наглядач.

— Ви чого стукаєте?

— Що забули про мене, чи що? Закрили тут і не виводите?

— Не забули. Вас тут багато. Не встигаєш розфасовувати по мастях. Ви хто?

— Політичний. Лук’яненко. Ведіть уже звідси!

— Зараз скажу старшому. Потерпіть трохи.

— Та скільки ж терпіти?!

— Вже йду.

Він пішов. Ще довго було чути човгання підошов різних людей. Мабуть, проходили і в’язні, і наглядачі. Нарешті якийсь сержант відчинив бокс, спитав прізвище і вивів мене на подвір’я. Проминули два корпуси, зайшли у третій, піднялися на четвертий поверх.

Назустріч нам ішов коридорний старшина — наглядач.

— Це Лук’яненко? — запитує він сержанта.

— Так.

— Його трусили?

— Ні.

Старшина вказав мені на лавку біля стіни:

— Показуйте речі й роздягайтесь! Гостре щось, колюче, різальне є? Гроші, коштовності?

— Нічого забороненого немає.


2. Поневіряння Павла Струса

Старшина витягнув одяг з торби, швидко переклав з місця на місце, розкрив валізку, торкнув одну, другу річ, провів рукою по моїй спині і наказав складатися. Я так-сяк позапихав усе збіжжя назад.

— Валізку і торбу поставте отам, біля отієї камери, — показав на двері. Ходімте, візьмете матрац, подушку, ковдру та миску, горнятко й ложку, — скомандував він.

У господарчій камері пострижений в’язень з блідим, як папір, лицем у чорному препоганому одязі видав мені згадані речі і наказав розписатися за них. Я розписався, взяв усе в оберемок, і ми пішли назад до камери.

Відчинивши двері, старшина жартівливо звернувся до її пожильця:

— Ну що, політик, приймеш поповнення?

— Прийму! Прийму! — загукав пожилець. — Заходьте! Хоча гріх запрошувати до тюремної камери, проте ви ж однаково уже в тюрмі!

Старшина поволі замикав двері.

— Моє ім’я Струс Павло.

— Я — Левко Лук’яненко.

Потиснули спочатку руки. Потім обнялися.

— Ну й меблі ж тут! — показав я на ліжко й куб для сидіння.

Що то є індустріяльне місто Харків: замість дерев’яних нар на чотирьох товстих стальних пластинах, які вмуровувалися в асфальтну підлогу камери, був приварений електрозваркою в довжину людини суцільний широкий лист сталі завтовшки 10–11 мм. Навіщо така товщина?

З одного кінця листа — вигнутий на міцному пресі підголівник, так щоб на нього можна було покласти тонку ватяну подушку. Лист слизький, і подушка постійно сповзає. Щоб голова не опинилася на голому залізі, доводилося зсуватися з цього підвищення нижче. Тоді листа не вистачало під ногами, і вони звисали. Випростатися як слід теж неможливо, зі звислими ногами не заснеш. Виходило, що конструкція немовби навмисно так зроблена, щоб людину скорочувати — як прокрустове ложе. Квадратний ящик для сидіння був зварений з того ж товстющого заліза і вмурований в асфальт.

— Ви давно в камері? — звернувся до Струса.

— Ні. П’ять днів. Я з Тернопільської области, — почав він, — із села Дичків. Це зовсім недалеко від Тернополя. Нас судили двох. Мені дали 10 років, а моєму колезі 4 роки. Судити було майже ні за що, але позаяк я вже один раз сидів, то мені й дали 10 років.

А ви не з тієї Львівської групи адвокатів, про яку ще в січні просочилися чутки на Тернопільщину?

— Напевно з тієї.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное