Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

До їдальні раніше ходили самі по собі, з весни 1962 року почали водити бригадами та барачними секціями під керівництвом бригадирів, за дотриманням цієї дисципліни часто наглядали офіцери-начальники загонів. Нікудишня їжа, за яку в’язні ж платили, обурювала.

Якось ведуть нашу секцію у їдальню. Назустріч ідуть в’язні й сваряться, що суп смердить якоюсь цвіллю і їсти його неможливо.

Зайшли до їдальні. У повітрі стоїть густий сморід затхлого борошна. За супом у черзі ми йшли разом із Степаном Віруном. Підійшли до вікна, і я й запитую куховара:

— Чого такий суп смердючий?

— Такі крупи привезли, — відповідає.

— Навіщо ж ви їх брали? — я до нього.

— А нас і не питали, — каже, — завезли на кухню і склали до комори.

Ми взяли миски з супом і пішли до столу.

— Таку бурду не їстиме й собака! — гукнув Степан на весь зал.

В’язні притихли. Ніхто не їв.

— Почекайте! — піднявшись, звернувся я до всіх. — Я зараз приведу начальника нашого загону капітана Головіна і хай він покуштує. І ми з Віруном пішли до барака.

Капітан був у своєму кабінеті. Я передав йому обурення в’язнів і попросив його до їдальні. Він погодився піти. Зайшовши до їдальні, я кажу до нього:

— Ви чуєте сморід? Ось моя миска, візьміть і покуштуйте цю смердючу бурду.

— Ви в нас берете нормальні гроші за нормальну їжу, а що даєте?! — кинув зі злістю хтось із-за столу.

— Ці затхлі крупи давно списані і призначені свиням, а ви їх сюди привезли! — закричав третій.

— Ви що, повертаєте сталінський режим?! — гукнув ще хтось.

— Тихіше, — підняв праву руку Головін. — Я вам поясню: ми завозимо для вас доброякісні харчі, хоч, звісна річ, і не першого сорту.

При цьому він сів, узяв мою ложку і з’їв усю миску супу. В’язні дивилися, мовчки. Він встав із-за столу, витер вуста і каже мені, але гучно, щоб усі чули:

— Що ви, Лук’яненко, вигадуєте? Суп же добрий! Немає жодних підстав його забраковувати. Якщо ви звикли до ресторанної їжі, то тут звикнете до зеківської. І не підбурюйте в’язнів!

У їдальні було душ двісті. Усі обурено загули. Хтось із дальнього кутка гукнув: “Яка підлота!”

Капітан, не звертаючи увагу на гул і викрики, спокійно вийшов із їдальні і пішов до свого кабінету. Він був задоволений собою з добре зіграної ролі, завдяки якій ці новачки, Лук’яненко й Вірун, дістали облизня.

Після вечері назавтра мене покликав один старший чоловік і каже:

— Я з УПА-Північ, моє прізвище Головенчук. Сиджу вже давно. Ви щойно починаєте табірне життя. Ви ще не встигли ввійти в повне розуміння всіх тонкощів взаємин і роботи адміністрації, а я це все вже давно вивчив. Я хочу вам добра. Я хочу, щоб ви без потреби не наражалися на небезпеку. Учора в обід усі незадоволені супом і ремствували, а виділилися ви, а не хтось інший. Серед тих людей, що були в їдальні, десятки стукачів. Усі вони напишуть доноси, або розкажуть Литвину усно. Представлять вас як організатора страйку, а Головіна — як героя, що зумів спростувати ваше твердження про зіпсованість круп. Агентурне переведення на вас зростатиме і колись вас запроторять до тюрми. Навіщо це вам? Утримуйтеся і не висувайтеся.

— Проте чимало хто вигукував Головіну гострі звинувачення.

— Викрикувати — це одне. А зупинити обід, покликати начальника загону і викласти йому претензію — це зовсім інше, — сказав Головенчук.

— Пане Головенчук, ми платимо гроші за їжу, то ж не за гнилі харчі ми платимо.

— Ви кажете “платимо”, і вони “зобов’язані” забезпечити в’язнів нормальними харчами. Це ви так кажете, немов би між в’язнями і адміністрацією існують рівноправні і чесні взаємини, де кожна сторона має взаємно визнані права й обов’язки. А це не так. Ще зовсім недавно ми жодних прав не мали, нас ганяли до праці по 10–12 годин без жодної оплати і на зовсім голодному харчуванні. Той дух становить тло сьогоднішніх взаємин. І за всякими сьогоднішніми балачками про відновлення законности і поваги до людської особи ззаду, за спиною, відчувається батіг і готовність влади повернутися до жорстокого терору із застосуванням голодної смерти й крови.

— Колись у минулому московська імперія була ізольована від світу безмежністю своїх просторів. Тепер авіація, космічна розвідка, радіо долають ізольованість. Імперія всупереч своїй волі все більше відкривається перед світом, а отже, робиться все більш залежною від світу. Це означає, що з кожним наступним роком повернення до репресивних методів сталінського типу стає все менш імовірним.

— На ваших очах ось уже півроку відбувається поступове загвинчування гайок. Ця нелюдська влада намагається набувати людського обличчя, проте це зовнішність. Нутро її звірине було, є і залишається таким. Не вірте, що москалі можуть стати людьми. Тож будьте обережні. І бувайте здорові.

Головенчук не захотів продовжувати дискусію. Простягнув руку на прощання, повернувся й пішов геть.

“До чого цей маскарад з фотографуванням?!”

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное