Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

— У зв’язку з поліцаями-сексотами. Якщо він без серйозної загрози життю погодився на співпрацю, то тут оцінка ясна — він негідник. А коли загроза життю була реальна, він душею справді проти співпраці, але під тиском реальної загрози смерти все-таки погодився на співпрацю, то тут виникає ускладнення якраз з огляду на Святе Письмо. Святе Письмо каже, що не є гріхом те, що зроблене під загрозою. Людина не зобов’язана виконувати обітницю, яку змушена була дати під примусом, тобто сама обітниця не є обітницею. І ясна річ, примус має бути реальною загрозою життю, а не так собі абиякенька погроза.

— З огляду на таку засаду Святого Письма можна виробити собі філософію, яка дозволятиме будь-яке крутійство і політичну проституцію.

— У моральних засадах, що їх сповідує народ, закладені ідеальні зразки поведінки, а не середньо статистичний рівень реальних взаємин. У Шевченковій Катерині батько й мати виганяють доньку з дому за те, що вона привела байстрюка. Не думаю, щоб більшість батьків в Україні середини XIX сторіччя так чинили. Шевченко змалював не те, що є звичним середньо статистичним, а те, що має бути добрим прикладом.

Дозвіл Святого Письма зневажати примусову обітницю не вважаю за заохочення до аморальної обітниці. Тобто з точки зору Біблії це припустимо, але не бажано. Бажано, як я думаю, і під примусом не взяти на себе аморального обов’язку. Різниця між сильними і слабкими натурами в тому й полягає, що перші воліють померти, але не стати на шлях злого, а другі під тиском обставин стають на шлях злого. Батьки Шевченкової Катерини виявилися сильними людьми — задля принципу (“не приведи байстрюка”) вони пішли на величезну жертву: залишилися без дитини, надії на допомогу в старості. Знову ж мусимо визнати, що сильних є зовсім мало, а слабкі становлять абсолютну більшість. Для кого пишуть моральні правила: для маленької часточки сильних чи для абсолютної більшости слабких? Ясно, що для більшости. Чого? Та того, що сильний і сам здолає спокусу зламатися, а слабкому вони допомагають і можуть, часом, утримати від злих вчинків.

— Ми дуже далеко відійшли від мого питання: як ви, східняк, стали націоналістом? — нагадав Андрушко.

— Те, що ми говорили про поліцаїв-східняків допоможе мені повніше відповісти на ваше запитання. Отже, я підлітком перейняв ненависть до більшовицької влади і того на прихід німців у село дивився з цікавістю без страху і без будь-якої ворожості. Перебування їх у селі і в нашій хаті справило на мене враження, що вони чемні і чесні люди, але чужі. Я любив своє: мамині рушники над образами, над дзеркалом, над вікнами, любив батькові розповіді про козаків — наших дідів-прадідів, любив пісні, сажалку, луг, сосновий бір. Ця любов була глибока, і вона споруджувала велику невидиму нездоланну стіну між мною і німцями. Я страшенно любив зброю і готовий був піти з ними на кілька днів, щоб дали мені гвинтівку з набоями, аби потім втекти з нею до лісу. Вони не запросили мене до себе. З часом я і без них знайшов совітську гвинтівку і цілий ящик набоїв, ховав її в бору і час від часу ходив туди і стріляв у сосни — хотів навчитися влучно стріляти. Отже, до німців я не пішов би через глибоке відчуття своєї окремішности. А випадкова чутка влітку 1944 року про боротьбу за незалежність у Західній Україні стала поштовхом для роздумів про сенс самостійности. Подальші роки виявили в мені сильніший розум, аніж він був у цих наших українських поліцаїв. Я виявився здатним для вироблення відмінної від оточення власної ідеології й політичної програми.

— Це зрозуміло щодо сільських дядьків-поліцаїв, проте в Києві та інших східноукраїнських містах є ж багато розумних людей, напевно, й не дурніших від вас. Чого вони не стали на шлях боротьби за самостійність?

— Мені здається, що справа не тільки в силі розуму. Людей з таким розумом, як у мене, багато. Багато людей розумніших від мене. Справа в самовідданості ідеї незалежности України.

— Від чого ж вона залежить?

— Дуже непроста річ, якщо давати більш-менш ґрунтовну відповідь. Ну, по-перше, дозвольте відповісти словами Цицерона: людиною керує не розум, а доля, тобто так мені судилося. Ця відповідь, треба розуміти, задовольнити не може. Тоді підійдемо до відповіді іншим шляхом. Ще в армії, коли мені було років з двадцять три, я взявся читати “Феноменологію духу” Гегеля. З неї я вичитав, що хто хоче багато досягти в різних галузях людської діяльности, той у жодній з них не досягне помітного успіху. Людина має шанси досягти великого успіху тільки за однієї умови — зосередження всіх своїх сил і здібностей впродовж усього життя на одному напрямку, на одному завданні. Прочитавши це, я сів і перебрав у своїй голові всі можливі напрямки діяльности, всі можливі цілі в житті, тобто постарався відповісти собі на запитання: для чого я на світ прийшов?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное