Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

— Теоретично я все це знаю, а практично мені важко вимовляти слово “жид”. Знаєте чому? Тому, що за роки совітської влади нас, українців, привчили боятися його вживати, а жидів привчили сприймати з українських уст слово “жид” як образу, а не як позитивну чи нейтральну назву. Я сам себе можу примусити називати євреїв жидами, але це слово може почути єврей з моїх уст і сприйме як образу, тоді коли я зовсім не мав наміру його образити?

— У зоні сидять націоналісти. Вони прагнуть українській мові повертати її національний дух, хочуть очищати її від русизмів. Жиди це знають і не ображаються.

— Гаразд. Мені тут довго витлумачували, чого владу слід називати совітською, а не радянською. Справді, те, що принесли в Україну московські комуністи, не має нічого спільного з нашим словом рада, радитися, влада, яка формує державну волю способом обговорення, ради. Але якщо агітатор хоче досягнути найбільшого успіху в поширенні своїх ідей, він повинен промовляти до них зрозумілою їм мовою. Вживання незвичних для них слів — це спорудження психологічного бар’єра між слухачем (людьми) і агітатором, або ще по-другому: наче між мною і слухачем вставили забруднене скло.

— Пане Лук’яненко, повернімося від лінгвістики до зони.

— Ні, спочатку скажіть різницю між українцями й жидами, пане Андрушко.

— Що ви маєте на увазі?

— А те, що українці вивчають самі себе, а жиди себе знають. Їм не треба самих себе вивчати і вони вивчають нас: наші організації, наші програми, наші біографії.

— Це тому, що вони внутрішньо вже консолідовані на своєму Талмуді, а ми не консолідовані і шукаємо (виробляємо) спільну ідейно-світоглядну основу. Та повернімося до зони. Тут людей багато. Можна прожити десять років і всіх не знати (якщо не ставити собі завдання всіх вивчити): в’язні живуть у різних бараках, працюють у різних цехах, у різні зміни, зміни мають різне коло знайомих і тому вільний час проводять у різних закутках. А коли до цього ще добавити, що дехто на “побажання” кума і сам намагається обмежити спілкування і замкнутися у вузесенькому колі колег по роботі, то й виходить, що можна загалом не знати багатьох пожильців зони, — пояснив Андрушко.

— А хіба і такі є в нашому самостійницькому середовищі?

— Є. І то чимало. У слюсарній майстерні, куди вас перевели, є такий Микола Слюсарчук — типовий представник цієї категорії українських патріотичних в’язнів. Він обмежив спілкування до найменшого мінімуму.

— Я недавно почав працювати разом з ним і ще не встиг його пізнати. Хоч, далебі, перше враження на мене він справив добре. Мені він здався чоловіком, що в молодому віці пішов у повстанці, може, й не зовсім свідомо. По суті не кається, але більше не хоче боротися і тому всіляко уникає розмов із затятими націоналістами і удає із себе лояльну людину.

— Можна припускати, що в час слідства він дав підписку на співпрацю з КДБ і має обов’язок писати донос про кожну розмову з такими в’язнями, як ви. А не бажаючи писати доноси, він уникає самих розмов, щоб мати перед чекістом виправдання, чого не пише.

— За що він сидить? У нього строк 25 років.

— Я достеменно не знаю. Чув від інших, що він за завданням повстанської служби безпеки убив двох учительок, які дуже активно діяли супроти повстанців.

Ця легенда така.

— Пане Влодку, хочу вас перебити: як у вас із працею, мусите поспішати чи можете приступити до праці трохи пізніше?

— Я вчора на своєму верстаті зробив запас деталей і можу приступити на годину пізніше.

— Я теж сьогодні можу прийти до праці пізніше.

— Тож продовжимо, — каже Андрушко, — нашу бесіду. Отже, про вчительку з Сумщини.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное