За белым кречетом

Но чем ближе мы подходили к кряжу, чем отчетливее прорисовывались его лесистые склоны, осыпи и каменистые возвышения у вершины, тем молчаливее становился Носков. Когда, одолев несколько речек, мы поднялись на террасу и зашагали по унылой равнине, он обратил внимание на ее пустынность. В прошлом году он встретил здесь уйму шустрых евражек, зверьки попадались на каждом шагу, можно было ловить их руками, пока же мы не встретили ни одного зверька.

— Ну кто мог подумать,— восклицал негодующе он,— что год выдастся таким на живность неурожайным.

Под вечер мы подошли к корякскому лабазу, о котором столько было говорено в прошлом походе. Он оказался обычным высоким сараем из досок, доставленных сюда, по всей вероятности, вертолетом. Под крышей, в прохладе, была развешена припасенная на зиму юкола. На полках и полу стояли мешки и ящики с продуктами. На стенах была развешена зимняя одежда оленеводов, а у входа тюками были сложены оленьи шкуры. За ночлег и впрямь можно было не беспокоиться: на таких тюках выспаться можно лучше, чем на перине, но радости особой это не доставило.

В двухстах метрах от лабаза, за речкой, освещенная низким вечерним солнцем отлично просматривалась вершинка, на которой Носков отыскал гнездо. Но сколько мы ни изучали ее в бинокль, белых птиц так и не обнаружили. То ли кречеты, предчувствуя бескормицу, как и предполагал Носков, не стали в этом году откладывать яиц, то ли они перебрались в другое гнездо. Обычно у каждой пары имеется одно-два запасных гнезда. Это и надлежало завтра проверить.

Скоротав в лабазе ночь, поутру вскипятив на костре чайник, позавтракав, мы решили разойтись. Носков намеревался подняться в горы, пройти по окрестным ущельям. Я с тяжеленным рюкзаком фотоаппаратуры был бы ему в этом походе только обузой.

Юрий прихватил с собой ружье, мне же, безоружному, по здравом размышлении предлагалось сидеть у лабаза и далеко от него не отходить на случай появления в окрестностях медведя. Но, походив немного у лабаза, я отыскал самодельный длинный, как клинок, нож. Этим ножом пастухи колют оленей при забое. Нож был великолепен, с ним я сразу почувствовал себя смелее и решил прогуляться вдоль по долине реки.

Шлепая по мелководью, наслаждаясь солнцем и тишиной, я наконец попал в ущелье, где снег все еще мирно лежал на склонах. Пейзаж был удивительной красоты, достойный кисти хоть самого Рокуэла Кента, моего любимого художника. Вершины гор сияли в небесной синеве, внизу средь снежных склонов текла река, по берегам которой зеленели каменные березы, кустарники ивы и ольхи, а на вытаявших бугорках тянули к солнцу золотистые лепестки цветы рододендронов. Я присел, залюбовавшись столь необычным сочетанием красок. И так в беспечности просидел довольно долго, приметив заодно и евражек, временами выскакивавших из снежных нор. Потом я обратил внимание на темную точку, вроде бы до той поры отсутствовавшую на снежнике. Посмотрел через телеобъектив, служивший мне вместо бинокля, и обмер.

По снегу строго в моем направлении двигался большущий бурый медведь. Иди он стороной, я, пожалуй, не так бы перепугался. Но медведь твердо выдерживал курс. Внутри у меня все похолодело. Я отлично представил затерянность и одинокость моего положения и понимал, что вряд ли меня спасет этот длинный корякский нож. Медведь не олень, он не даст подойти к себе сбоку, спокойно прицелиться и ударить в сердце. Скорее, он сам подойдет ко мне, выбьет из рук хлипкое жало да даст по башке, прикончив. Оставалось надеяться, что медведь идет в мою сторону, не подозревая обо мне.

Пятясь задом, я заполз поглубже в кустарник. И видел, как медведь нырнул в него с другой стороны реки. Минут через десять он должен выйти как раз перед моим носом. Я все-таки держал в руках нож, собираясь биться до последнего.

Прошло десять минут, двадцать, я сидел в кустах не шевелясь. Медведь не появлялся. Где он? Прошел мимо или, затаясь, поджидает меня? Просидев в кустах еще минут сорок, я решил, что медведь отправился вниз по реке. Но следом за ним теперь идти опасно.

Только через час, кляня себя за безрассудство, я вышел на середину реки и отправился к лабазу. У стен его за дверьми с хорошим запором было поспокойней.

Разведя костер, сварив обед, я поджидал Носкова, когда у лабаза неожиданно появился невысокого роста коряк в таких же, как у меня, резиновых болотных сапогах, засаленных брюках и зеленой рубашке.

— Что за люди? — спросил он, улыбаясь.— Вижу дым, костер горит, а вроде никого не должно быть.

Это был хозяин лабаза Николай, бригадир оленеводов, которые прикочевали недавно в эти места и неподалеку пасли стадо оленей. Я рассказал о себе, о Носкове, о целях нашего приезда. Мы пообедали, попили чайку, и Николай, подивившись нашему увлечению, предложил сходить с ним к стаду. Там, по его мнению, были ребята, которые могли бы нам помочь. Сам он в птицах не особенно разбирался, за исключением тех, которых можно на костре зажарить да в котле сварить.