За белым кречетом

Пересекая перешейки, поросшие осокой, мы продолжаем обследовать тундровые озера. Чем дальше углубляемся в озерную равнину, тем больше тут жизни. У моих ног появляется стайка юрких куликов-плавунчиков. Совсем неподалеку проплывает утка-морянка. Я достаю из рюкзака сумку с фотоаппаратами и начинаю снимать. Увлекшись, с запозданием замечаю, что Саша машет рукой, показывая на облака.

Присматриваюсь — чайки. Одна... вторая,.. четвертая, шестая. Белые, с сизоватыми крыльями — на вид самые обычные птицы. Птицы кружат вдали. «Они»,— доносится приглушенный голос орнитолога. Он указывает мне на небольшой островок у противоположного берега озера. Иду за ним неохотно. Утки и кулики совсем рядом. Можно сделать отличный кадр, в то время как птицы в небе вызывают у меня сомнение. По мере того как мы приближаемся к островку, подлетают поближе к нему и чайки. Значит, верно. Где-то здесь у них гнездо. И вот одна из птиц, расправив крылья, скользит невысоко над моей головой. Только теперь я отчетливо различаю темную узкую полоску на шее — ожерелье, «Верно, разовая чайка!» — не могу я сдержать радостного восклицания. Улыбается и Саша. Чайка делает разворот и ненадолго расправляет перья хвоста. Хвост — ромбический! Еще один верный признак этой птицы, А уж потом, внимательно присмотревшись, я замечаю на нижней части туловища птицы слабую розоватость. Будто отражение утренней зари на белых перьях.

Оттенок этот не в состоянии передать даже самая лучшая в мире фотографическая пленка, Только глаз, утомленный белизной снегов, видимо, способен различать и воспринимать этот цвет. Интересно, что ни первооткрыватель Росс, ни встречавшие ее затем другие путешественники не называли эту чайку розовой. «Чайка Росса» — так поначалу именовалась эта птица. Розовой ее назвал английский натуралист, успевший на несколько месяцев раньше описать эту птицу по имевшейся в музее шкурке.

А чайки все ближе. Мы подходим к поросшему желтой осокой островку, откуда сноровисто выплывает утка-морянка. Раздвигаем траву — десяток зеленоватых яиц, уложенных в серый теплый пух. Гнездо морянки. Саша достает штангенциркуль, замерзшими покрасневшими руками начинает обмерять яйца, записывать что-то в блокнот. Чайки летают теперь совсем рядом, но где их гнездо? «Да вот же»,— говорит Саша, досадуя на мою невнимательность. И верно, всего лишь в метре от гнезда морянки, на стоящей особнячком средь темной воды кочке лежит на утрамбованной птичьими лапками сыроватой земле зеленовато-бурое яйцо. Никакого пуха вокруг, все «по-спартански», как и должно быть у истинного северянина.

В два счета обмерив это яйцо, орнитолог глядит на птиц, на меня — пора уходить, ему тут больше делать нечего, а птицы продолжают спокойно кружить над нами. Сделать хороший снимок никак не удается. Щелкаю затвором, но понимаю, что напрасно трачу пленку.

И вдруг словно время, отпущенное для спокойного рандеву, окончилось, две розовые чайки — хозяева гнезда — с истошными криками, как это делают обычно истеричные крачки, одна за другой начинают пикировать на нас, готовые, кажется, вцепиться в волосы. «Прочь! Уходите!» — слышится недовольство в их отчаянных криках. Пронесшись над головой, они взлетают повыше, чтобы оттуда упасть. Машут и крыльями, и лапами, норовят клюнуть, И в этот момент из-за облаков прорывается низкое полуночное солнце. Тундра и птицы — все в тот же миг сказочно преображается, становится ярким, цветным — можно снимать! И понимая, что уходить надо, я все-таки молю Сашу постоять у гнезда еще пяток минут.

— Но не больше,— ворчит он, придерживая руками шапку. Птицы уже дважды пытались сорвать ее. Лишь размахивая руками, ему удается удерживать чаек на почтительном от себя расстоянии.

Птицы проносятся совсем рядом, и на фоне синих облаков, зазолотившейся осоки невыразимо хороши. Отчетливо теперь становятся заметны и розоватость на груди, яркость красных лапок, коричневатость ожерелья, сизоватость спины и крыльев, красный ободок у глаз. Я делаю кадр за кадром, радуясь, что удалось снять розовую чайку в ее родной тундре при ярком солнышке. Повезло невероятно, ибо вскоре облачность закрыла небо.

— Уходим,— решительно заявляет орнитолог.— Больше нельзя, застудят яйцо.

Я отхожу. Розовая чайка, расправив сизоватые крылья, похожие на крылья чайки-моевки, пригнув головку, плавно опускается на кочку. Осторожно переступая, усаживается на яйцо. Шевелит плечиками, устраиваясь поудобнее, и замирает. На меня и не смотрит. Вся погружена в таинство насиживания. Если бы не темное ожерелье на шее — обычная чайка. Увидев ее на гнезде, никто никогда не назвал бы ее розовой.