За буйки (сборник)

– Потому что я его знаю. Всякий умный человек должен иметь представление о своем будущем, ибо он, конечно, позаботился о том, чтобы познать себя. Человеку не нужны телескопы, чтобы заглянуть в себя; ему нужен ум.

– А я вот пойду и поинтересуюсь. Вдруг мое будущее гораздо ярче и лучше, чем мне это представляется. Возраст и пол позволяют мне сделать это, не так ли, мистер Большой, просто Гигантский Ум? А ты пока можешь сделать вид, что не водишься со мной, такой глупой.

Она пошла к астрологу, а к нему подсел седовласый господин в рубашке, поражавшей своей неоновой белизной (откуда он взялся?), и почему-то сказал, глядя на фигуру удалявшейся Миланы (какая женщина! что за походка! за что ему такое счастье? за что?):

– Жизнь пролетела, как одно мгновение. Да… День и ночь – сутки прочь. День и ночь, день и ночь. Да… Мгновение.

– Я начинаю догадываться об этом коварном свойстве времени. Мы тратим время, а оно нас между тем пожирает. Ну, и как вам ваше мгновение?

– Не жалуюсь. Мое мгновение было содержательным. С другой стороны, через пять или десять миллиардов лет Солнце погаснет, значит, Земля превратится в эскимо на палочке, и сама жизнь исчезнет. А что такое несколько жалких миллиардов лет? Мгновение.

– Вы хотите сказать, все зависит от содержания мгновения? Если было что-то важное, мгновение становится больше, чем мгновение. Вы это хотели сказать?

Михаил Юрьевич то ли произнес это вслух, то ли подумал об этом. Во всяком случае, ответа не последовало: странный собеседник исчез. Вместо него рядом стояла Милана. Что-то стало твориться со временем и пространством: мир двигался плавными скачками в неизвестном направлении.

– Что сулит твое будущее? Надеюсь, оно лучше моего, – сказал обескураженный Михаил Юрьевич, стараясь быть вежливым и несуетливым.

– Я хочу молочный коктейль. Холодный. Мне рекомендовали жить одним днем. Тогда я проживу или долго, или счастливо. Я бы предпочла…

– Коктейль – это тоже рекомендация астролога?

– Нет, ты вовсе не такой умный, каким кажешься себе. Коктейль – это мой каприз. Я начинаю делать культ из того, что хочу здесь и сейчас.

– А чего хочу я?

– Не знаю.

– Знаешь.

– Не знаю.

– Знаешь…

– Кажется, догадываюсь. Я согласна. Но сначала коктейль, хорошо?

– Сначала поцелуй.

– Я согласна.

Они говорили негромко, дразня друг друга паузами, обволакивая друг друга глазами и едва заметно улыбаясь. Но все смотрели не на Звездочета и не на астролога в тюрбане, а на них.

Когда они стали целоваться, Площадь Звезд затаила дыхание.

4

Через час они были уже в постели, из которой выбрались только следующим утром. Странно: память не сохранила об этом светоносном времени (даже ночью было почему-то светло) ничего, кроме пронзительного печального чувства, заполонившего душу. Только по силе нежной грусти можно было догадываться о том, сколько тысяч секунд они не выпускали друг друга из объятий и как им было хорошо и беззаботно.

Дорога в Минск на маршрутке превратилась в пытку и нескончаемый кошмар, который продолжался, казалось, гораздо больше двух дней и ночей проведенных в Могилеве. Предчувствие расставания оказалось куда более болезненным, чем само расставание. Она смотрела не на него, а в сторону, и в глазах ее тлел светло-зеленый огонь, отблеск того пекла, которое пожирало ее изнутри. Она не могла говорить, а все его ласковые и чуткие слова казались ему блеклыми, пустыми и ненужными. Так они и сидели молча, сжав ладони друг друга.

В Минске ее должен был встречать Алексей. Но главная катастрофа уже случилась: и ей, и ему было ясно, что им нельзя расставаться. Они были обречены быть вместе, даже если не увидятся больше никогда.

Эти два дня окончательно похоронили иллюзию, будто что-то как-нибудь уладится само собой. Прежняя жизнь уже не могла продолжаться, а о новой даже думать не хотелось. Куда они ехали?

В Минск, куда же еще.

Но это был неправильный ответ. Все было гораздо проще и значительно хуже. Они ехали не туда, не в том направлении, маршрутка везла их в сторону, противоположную от их счастья. А пути к счастью, похоже, не существовало.

– Что это было? – спросила она о чем-то своем.

– Быстрый полет на Луну, – не задумываясь ответил Михаил Юрьевич.

Она кивнула головой и успокоилась, как будто он все разъяснил своими глупыми словами.

К Минску они подъезжали пасмурным, уже прохладным ранним вечером. Небо было затянуто плотной паутиной облаков, в которых светлым привидением трепетало запутавшееся в них солнце – бледно-золотой паук. Дул студеный ветер, как будто специально охлажденный в стылых подвалах Северных широт.

Вдруг с неба сыпанул сухой снег, словно рассерженный кто-то швырял колючими горстями ледяной крупы на людей, ждущих весны, на раскрывшиеся тюльпаны и нежные белые лепестки цветущих вишен.

Стало темнеть. Сливочного оттенка солнце каленым колобком как по маслу закатилось в казематы Северных широт, и холодная тьма охватила город.

А потом и душу.