За буйки (сборник)

Не любить Варю, женщину на все времена, было невозможно. Если мужчина не идиот и не изверг, если он умный и, следовательно, порядочный, он обречен на счастье с такой девушкой, как Варя. А на дурака и подлеца Варька не обратит внимания, даже не взглянет в его сторону.

Но она не торопилась представить мне того, к кому она была явно не равнодушна; с теми же, кто дружил с ней, или даже ухаживал без надежды на взаимность, она знакомила меня запросто и без церемоний. «Привет, папа, это Петя, молодой человек с хорошими манерами и неплохим чувством юмора, надежный, как мой детский велосипед; прошу любить и жаловать». «Папа, это Серж. Фундамент и скала. Серж, это папа, Михаил Григорьевич; умнее папы людей нет, а лучше – только ты, Серж».

Почему она так тщательно скрывала своего друга?

Мне бы раньше задать себе этот вопрос. Неужели не ясно: он, этот «кто-то», был не свободен. Скорее всего, женат. Вероятно, имеет детей. Опытный, матерый, зрелый мужчина, возможно, сильная личность, который не может не произвести впечатления на богато одаренную женскую натуру, ко всему прочему, еще и столкнувшуюся с первым чувством. Подобное тянется к подобному; уж я-то кое-что смыслю в этом. Вот откуда все эти страсти-мордасти в нашей серой жизни. Мужчины, независимо от того, женаты они или нет, расцветают только в присутствии таких, исключительных, женщин; великолепные, глубоко чувствующие женщины могут окликаться только на чувства неординарных, выдающихся мужчин.

Любить – так королеву! Рожать – так от короля!

Те, кому многое дано, многим и рискуют.

Дело, конечно, житейское, однако уж очень деликатное и тяжелое. Врагу не пожелаешь.

Почему-то мне казалось, что Вареньку ожидает другая судьба.

Хотя…

Ее бескомпромиссность и впечатлительность в сочетании с умением таиться и установкой не размениваться на мелочи настораживали меня всегда. Гладенькая судьба бывает только у поверхностных натур: где не за что зацепиться, там не споткнешься; не люди, а – «долины ровныя»; лично меня часто выручало это заклинание (после того, как я в очередной раз спотыкался, разумеется).

Может, я втайне надеялся, что дочь моя не такая блестящая и бесподобная, как мне казалось?

Да нет, меня не проведешь: она была рождена принцессой.

Однажды я сидел в комнате, залитой светом (зимой у нас сутки напролет во всех комнатах горят и переливаются люстры: так я протестую против отсутствия солнечного света), полистывая раздражавший меня своей обреченностью «Закат Европы». Перед этим я зачем-то досмотрел до конца убийственный по своей пошлости фильм, в котором герои любят, расходятся, сходятся, умирают. Европа, видите ли (сейчас я о Шпенглере), взяла и закатилась, словно завершился некий природный цикл. Словно солнце: сначала взошло, а потом закатилось. И никто ни в чем не виноват. Чушь.

Варя вышла из ванной и сказала, просунув голову в комнату: «Папа, извини, закрой глаза. Я забыла взять халат».

Такое случалось иногда, когда она примеряла новое платье или прихорашивалась, собираясь на вечеринку (благоухающие Серж или Петя, поздоровавшись со мной, «выразив свое почтение», по словам Вари, ждали ее в подъезде). Это ведь целый ритуал со множеством нюансов. В таких случаях она извинялась за причиняемые неудобства и просила меня закрыть глаза, порхая по комнате в нижнем белье. Что я всегда исполнял с замиранием сердца, оберегая ее целомудренность. Одевшись, она медленно входила в комнату («Готов? Закрой глаза ладонью! Не смотри и не подглядывай!»), становилась посередине, прямо под люстрой, и, выдержав паузу, просила меня открыть глаза (тихим голосом: «Можно…») – и я, всякий раз ослепленный ее великолепием, менялся в лице.

Этот момент она обожала. Платья были разные: короткие и длинные, открытые и закрытые, белые и черные, но ее вкус, осанка и чувство стиля – наряды, вроде бы, не экстремального фасона, но удивительно обворожительные, заставляющие обратить внимание на хозяйку туалета, – меня неизменно поражали. Она ждала от меня не слов, а именно вот этого непроизвольного движения лицом. Сердце у меня падало – и я слегка бледнел, мышцы на мгновение раскрепощались, и на лице появлялось слегка растерянное, глуповатое выражение.

Варька все понимала правильно: это было не выражение, а признание в любви.

Почему-то именно в такие моменты она спрашивала меня:

– Папа, почему ты не женишься вторично? Ты ведь был счастлив с мамой?

– Был. До ее роковой болезни нам было хорошо вместе.

– Мужчины, которые были счастливы в первом браке, легко женятся во второй раз. Разве не так?

– Наверное, так, если рассуждать вообще.

– Что же тебе мешает, папа?

Я опускал глаза.

– Извини, пап, я тороплюсь: кавалер заждался. Хотя я опаздываю всего на три минутки.

– Почему же Петя ждет тебя уже битый час?

– Во-первых, сегодня у нас отважный Славик, а не Петя. А во-вторых, если бы он опоздал на три минутки, ему бы никто уже не позволил ждать битый час.

– Славик у нас тоже фундамент и велосипед?

– Хуже того. Титаник.

Она уходила развлекаться, не забывая меня поцеловать.