За буйки (сборник)

– Но несколько пунктов мы изменим и дополним. Пиши. Истинно, истинно говорю вам: чти отца своего и мать свою… Сильно? То-то же. Иисус будет доволен. Кстати, приложишь к протоколу его большой палец. Нет, всю ладонь. Сукин сын грамоте не обучен, расписаться не сумеет. Да вели подарить ему от моего имени плащаницу: конец декабря, ночами холодно. Он должен быть повешен, а не зачахнуть от переохлаждения. Стоп! Тут надо подумать. Герой легенды должен умереть как-то необычно. Экзотически. А вот что, Публий: мы поставим на нем крест. Понимаешь? Нет? Зачеркнем, вычеркнем из истории этот мифический персонаж, созданный нашим воображением. Распнем на кресте. И смех, и грех! Поперечная палка на столбе – по фигуре человека, распластавшего руки, как птица – крылья. Забавный символ, согласись!

Прочитав Евангелие, Фома испытал потрясение.

Он понял: пришло время третьего выбора.

6

За окном размеренно сыпал редкий рождественский снежок; если долго на него смотреть, можно впасть в легкое оцепенение; но стоит сморгнуть, как оцепенение слетает, и ты, расколдованный, вновь открываешь сердце бесстрастно падающим хлопьям снега; становится холодно.

– Со светлым праздником Рождества Христова, сынок!

Мать стояла на том месте, где когда-то обнажила свою душу Мадонна.

– Спасибо, мама. Только никакого Христа не было, и плотника не было. И хлева не было. Это так грустно, мама.

– Что ты такое говоришь! Опомнись! Грех великий на душу берешь, сынок!

– Я уже взял великий грех на душу. Я предал своего сына и свою жену. Из благих побуждений. Я не ведал, что творю.

– Она тебе не жена!

– Нет, мама, она единственная, кто будет мне женой.

– А отказываться от матери своей и отца своего – это не грех? Богохульствовать – это не грех?

– Я не отказываюсь от отца и матери. И я не богохульствую; просто я выбираю себя. Я хочу быть счастлив.

– А разве до сих пор ты не был счастлив?

– Не был, мама.

– Наберись мужества и посмотри правде в глаза: друзья и блудницы довели тебя до преисподней! Нет уже прежнего Фомы! В тебя вселился нечистый!

– С каких это пор друзья и любимые стали для человека грехом, мама?

– Ты мне не сын!

Мать лишилась чувств и упала в обморок.

С этого момента Фома пошел на поправку.

7

Прошел год.

За окном размеренно сыпал редкий рождественский снежок; если долго на него смотреть, можно впасть в легкое оцепенение; но стоит сморгнуть, как оцепенение слетает, и ты, расколдованный, вновь открываешь сердце бесстрастно падающим хлопьям снега; становится холодно – и тут же горячей волной накрывает ожидание чуда.

Фома и Петр сидели возле камина. В углу комнаты, которую снимал Фома в загородном доме, стояла искусственная рождественская елка (а зачем губить молодую поросль? живое должно жить), крест-накрест переплетенная гирляндами из фонариков, как революционный матрос – пулеметными лентами. Ее венчала огромная рубиновая звезда.

– Если я напишу о тебе рассказ, ничего не приукрашивая, получится Евангелие, – сказал Петр. – Новый-Преновый Завет.

– Цивилизации нужны новые герои? Вряд ли я гожусь на эту роль. А что твои Радзивиллы? Аристократы духа нынче в чести, я слышал.

– О Радзивиллах писать скучно; к элите духа они не имеют никакого отношения; от меня ждут примитивных мифов, а это не моя специализация. Я историк; меня не интересует история власти и богатства; в прошлом меня волнуют этапы превращения человека – в личность. Людям уже не важно, существовал ли на самом деле предок Радзивиллов Сирпутий или Николай I Радзивилл Остик, его потомок; важно другое: люди хотят верить в сказку о счастливых, которыми, по мнению толпы, могли быть только богатые и родовитые. Такие, как Радзивиллы. Или Понтий Пилат, например. Человечество никак не желает расставаться со сказочным мышлением. Нет, я историк, а не мифотворец.

– Но и ты не дождешься от меня проповедей и беззаветной любви к ближнему. В последнее время я стал просто презирать дураков. И нисколько в этом не раскаиваюсь.

– А не нужна никакая проповедь; нужен поступок, превращающий тебя в личность.

– Согласен.

Они помолчали.

– Хомячок!

– Что, ПэПэшка?

– А ведь живая ёлка куда приятнее искусственной, согласись.

– Согласен. Никакого сравнения.

– А знаешь, что? Давай-ка купим живую, натуральную. Все-таки Новый год. Самый замечательный праздник из всех 365 дней. Лучше дня рождения. Лучше, я считаю, пока ничего не придумали.

– Пожалуй. А Христа все равно жалко. Без него не было бы меня. Рождество, как ни крути, это день рождения личности в человеке.

– А мне жалко того, кто сотворил легенду о Христе. Такая глыба, достойная Евангелия, осталась за кадром.

– И себя жалко. Всех жалко.

Они помолчали, думая каждый о своем.

– Так есть хорошие вести? – спросил Петр так, словно их мысли текли в одном направлении.

– Есть. Мадонна выгнала плотника.

...

27-29 ноября 2011

Ужин, завтрак

– Соль подай, солнце моё, – попросил Николай Степанович.