За буйки (сборник)

Трудно сказать, как. Но не так. То, что он вначале принимал за скромность, оказалось чем-то другим, возможно, еще большим достоинством, а именно: естественностью. Но Фома был воспитан так, что условная вежливость, условная добродетель, показное смирение ценились паче естественности, которая, сразу и не скажешь, почему, воспринималась как угроза его внутреннему миру. Разве он врал себе, маме, священнику, Богу? Нет, не врал. Но естественность всегда apriori почитал второй натурой человека, отнюдь не первой. Естественность надо было смирять, укрощать, подавлять – но никак не выставлять на обозрение, не соперничать с елкой.

Фома чувствовал, что чем больше выдвигает непонятной природы претензии к Мадонне, тем больше он злится на себя.

Это было трудно объяснить Мадонне, потому что многое было неясно самому. Она не опустила глаз; она оделась так же неспешно, как и разделась. При этом одевалась она вызывающе неспешно, а раздевалась безо всякого вызова. Просто она решила, что пробил их час. Настало время. Она решила, что они оба к этому готовы (и, если честно, у нее были на то основания).

Когда Фома захотел поцеловать ее, решительно отстранилась.

Так появилась первая трещина в их отношениях.

– Ну, что, твоя красавица не тащит еще тебя в постель? – не скрывая ехидства, спросила Мария Павловна.

Это было весной. Перед Пасхой.

– Мама, как ты могла вообразить такое!

– Она не нашего круга, Хомячок. Не наделай с ней глупостей.

Мама с детства называла его Хомячком. Но сейчас Фома вспылил.

– Я не Хомячок!

– Не сердись, Фомушка. Подумай над тем, что я сказала.

В тот же вечер Фома решительно извинился перед Мадонной.

– За что ты извиняешься, Фома? В чем ты неправ?

– Я люблю тебя.

– Я знаю. За что ты извинился? За то, что принял меня за девку?

– Как ты могла подумать такое!

– Ты меня осудил, Фома. А я не сделала ничего плохого. Но ты облил меня грязью.

Фома молча разделся перед ней и упал на колени…

Долгожданное известие о том, что Фома собирается жениться на Мадонне, Мария и Адам встретили солидарно и сплоченно: в штыки.

Фома привык считать себя любимым сыном, и такого отпора и напора не ожидал. Выяснилось, что и ксендз, и православный священник также против этого брака.

– Признайся: ты спал с ней? До свадьбы?

– Нет! – твердо ответил Фома.

К тому времени Мадонна была уже беременна.

– Побожись!

Фома на секунду замялся.

– Почему вы мне не верите?

– Побожись! Не сходя с этого места!

– Богом клянусь, – тусклым, мертвым голосом сказал Фома.

– Тогда пусть она принесет справку от гинеколога.

– Мама, неужели ты не понимаешь, что это унижение для нее?

– А неужели ты, мой единственный сын, не понимаешь, что враньем своим оскорбляешь мать свою до глубины души? Вгоняешь родителей своих в гроб? Выбирай: или она – или мы. А с нами Бог!

Фома в одночасье слег и едва ли не окончательно лишился здоровья. Природу его болезни врачи определить не смогли: организм просто оказывался жить; в церкви ему становилось только хуже; в костеле он задыхался.

Мадонна тем временем родила мальчика.

– Ты ведь говорил, что не спал с ней! Ты Богом поклялся! Так? – с порога вопросила Мария Павловна.

– Так.

– Значит, твоя Анна оказалась блудницей. Пока ты болел, она зря времени не теряла. Отныне чтобы имени этой падшей в нашем доме не произносилось. Так, отец?

– Так! – ответил Адам Павлович.

– Имени Мадонны? – уточнил Фома.

– Она не Мадонна, а блядь! – с воодушевлением констатировала Мария Павловна.

– Так! – Адам Павлович остался верен себе и жене.

– А в непорочное зачатие, как я вижу, вы не особенно верите, – задумчиво произнес Фома.

Мать хлопнула дверью с такой нечеловеческой силой, что вполне получился гром небесный. Небольшой.

Через два года Мадонна вышла замуж за плотника, мастера краснодеревщика. За бездетного вдовца Карла. По слухам, непьющего.

Фома и не заметил, как и когда сделал свой второй выбор.

5

За окном размеренно сыпал редкий рождественский снежок; если долго на него смотреть, можно впасть в легкое оцепенение; но стоит сморгнуть, как оцепенение слетает, и ты, расколдованный, вновь открываешь сердце бесстрастно падающим хлопьям снега.

На коленях у Фомы лежит «Евангелие от П.П.».

По прочтении первых же страниц Евангелия, набранного на русском языке на компьютере в виде документа Word, становилось ясно, что перед читателем художественно обработанные протоколы допроса жителя Иудеи Иисуса Христа, подозреваемого в богохульстве, ереси и пропаганде взглядов, несовместимых с учением об истинной вере.

Изложено занимательно, читается как современный детектив.

Кто допрашивал И.Х.?

Эта библейская история хорошо известна. Понтий Пилат. «Евангелие от Понтия Пилата»?

Это было бы весьма соблазнительно; ясно, на какой источник не ссылался Мастер Булгакова, когда он писал свое Евангелие. Дело обстояло бы именно таким образом. Однако…

Однако в конце текста пунктуально помечено: «записано Публием П.».

И это не мистификация, какой в ней смысл?