За черным соболем

Мой путь поисков еще только начинался, и как велико было непройденное по маршруту расстояние, так велики были и мои надежды. Не будет соболя на восточных склонах Джугдыра, пойдем искать его на западных, на Зею, на Селемджу. Важно успеть пересечь хребет до глубоких снегов.

В горах зима наступает на целый месяц раньше. Вокруг нас еще в разгаре осень, а горы уже давно белеют от снега.

К ночи резко похолодало, и я с удовольствием забрался в меховой спальный мешок. Даже закрывшись с головой, я долго слышал шумный разговор воды с камнем.

Два дня мы огибали высокие отроги хребта, вставшие на нашем пути. На третий день Софронов свернул по .небольшому ключику, о котором мы даже и не подозревали, и горы, казавшиеся непроходимой неразрывной стеной, расступились. Мы пошли глубоким ущельем, по дну которого струился звонкий поток.

Через нагромождения неокатанных угловатых камней среди гранитных глыб скатывались хрустально чистые струи в шумную и строптивую Маю. Природа словно решила поупражняться в искусстве и создала замечательный заповедный уголок. Поток, зеленоватый на глубинах, был оторочен красными, как коралл, камнями и сочным янтарем бархатистых мхов. В эти чудесные по яркости краски вклинивались изумрудно-зеленые пласты мхов, одевших под ельниками землю.

Крутые каменистые сопки загораживали от нас солнце^и мы его видели не больше четырех часов в день, хотя небо висело бездонно голубое, прозрачное, без единого облачка.

Горы пропустили наш маленький караван. По мере подъема редела древесная растительность. Чахлые, лишенные хвои лиственницы тянули к небу свои будто высохшие голые ветви. Лишь по глубоким распадкам темно-зелеными клиньями поднимались к гольцам ельники. Исчезли травы, и мы вступили в зону мхов и лишайников.

Вот когда я понял, какую ценность представляют олени! Лошади погибли бы здесь от бескормицы, они бы дня не прошли по камням, не поломав ног, а олени идут и еще несут на себе груз. Если верблюда называют «кораблем пустыни», то и олень не хуже его приспособлен для хождения по горной тайге и топким марям.

Вскоре закон вертикальной зональности, царствующий во всех горах, вступил в свои права. Тайга сменилась лесотундрой.

Карликовые хвойные деревца, кедровый стланик, как железная сетка, преградили нам путь. Софронов чутьем угадывал, где могли быть звериные тропки, и выводил ка них караван, а там, где никаких троп не было, приходилось браться за топоры и рубить, рубить так, что рубашки прилипали к мокрым плечам…

Однажды, проснувшись утром, мы увидели, что вся земля покрыта снегом. Горы застыли в хмуром молчании, седые, окутанные рыхлыми облаками, еще не успевшими убраться после снегопада. Было такое чувство, что свершился какой-то неожиданный поворот, после которого еще страшно открыть глаза, пошевелиться…

Авдеев вылез из палатки, зябко передернул плечами и воскликнул:

- Ни птичьего крику, ни звериного рыку! Снежку подвалило, на охоту бежать надо, милые! - И он стал торопливо разжигать костер, похлопывая при этом руками.

Я спустился к ключу, который как ни в чем не бывало продолжал журчать среди камней. Солнце выглянуло из-за туч, осветило землю, и в одно мгновение, как по волшебству, все преобразилось, заискрилось, засверкало. Подул ветерок, и остатки туч, как ряды разбитого на поле брани врага, поспешно побежали, разомкнули свой строй, и гордые ослепительные горные вершины обступили нас со всех сторон…

После завтрака, взяв с собой Кирьку, я побежал по распадку в надежде увидеть на. белом снежном покрывале следы соболя. Вернулся я вечером, едва не падая от усталости и в подавленном состоянии духа: соболя не было!

Софронов потрошил у костра рябчиков, а Авдеев просматривал сеть-обмет. Значит, он тоже ходил ка поиски соболя. Подметив мое уныние, он улыбнулся и сказал:

- Нич-че, паря, близко к сердцу не принимай. Не каждый год соболь высоко в горах держится. Был бы урожай ореха, тогда другое дело… В нонешнем году соболь, должно, в долины подался. От нас он все равно не уйдет, где-нибудь мы его да найдем…

За полоской редкого леса-лиственничника поднимались снежные купола водораздельного хребта. Между ними находился перевал. Сверх всякого ожидания подъем к седловине-перевалу оказался некрутым, а на самом перевале расстилалась довольно обширная равнина, покрытая кедровым стлаником и сухим лиственничником-недоростком.

Ветви кедрового стланика под тяжестью снега опустились и легли на землю. Занесенный снегом стланик не был виден, и только всхолмленное снежное поле говорило о том, что под ним заросли. Идти по такому «полю» было почти невозможно. Ноги проваливались под снег, застревали между ветвей, и, казалось, легче ползти по-пластунски, чем идти. Софронов с трудом отыскивал проходы, протаптывал «тропинку» для оленей и проявлял такую кипучую энергию, что я только поражался. Он, как машина, не знал усталости.

Недостаток дров заставлял нас делать большие переходы, по времени, конечно, а не по расстоянию. Не стало и воды. На чай натаивали в котелках снег.