За чертой

– Ещё нет. Но наши уже ушли за Донец. Остался один Чегевара с небольшой группой. Укры на Камышанской развилке застопорились. Чегевара у кладбища два БТРа сжёг, они и стали…

– Чегевара там, у развилки?..

– Да ну… Пальнули и свалили через Ольховские хутора на Малиновку. Укры, кроме трассы, дорог не знают, даже не преследовали. Стоят сейчас репу чешут, как дальше быть. Вроде и трасса пустая, а страшно…

* * *

Выглядывая свою добычу, высоко в небе парит коршун. Его быстрая, несоразмерно большая тень скользит по земле. Я стараюсь проследить за её бегом, но она теряется в зарослях терновника. Когда с новым кругом тень хищника вдруг мелькнёт во дворе, всё живое в нём затихает, куры, сгорбившись, бегут под навес, индюки беспокойно «пулькают» и лишь крохотные ласточки бесстрашно взмывают навстречу врагу.

Жека приехал неожиданно скоро.

– Я уже тут… – пробасил в телефоне его хрипловатый голос.

– Где «тут»?

– У тебя под окном… Переплывай – увидишь…

Такое у нас впервые. Обычно, чтоб не нарваться на стерегущие нас засады, встречаемся в далёких глухих местах, а тут подъехал к самой границе…

Едва ступив на другой берег, напарываюсь на стоящий в зелёнке украинский УАЗ. «СБУ Украины» – начертано на боку белой краской. Я замираю на месте. Оглядываюсь на реку. «Нет, не успеют взять – прыгну в воду… Нужно предупредить Жеку…» – думаю в лихорадке.

Едва потянулся за пазуху, чтоб вытащить телефон, дверь УАЗа отворилась и на землю вывалилась Жекина туша.

– Ты там это… не шмальни с перепуга, – скалится он.

– Предупреждать надо… – переводя дыхание, говорю я.

– Ага, как жа, на весь эфир раструбить, на чём я еду!.. Свежачок. О ней никто ещё и не знает…

– Трофей?

– Подарок… Как тележёнка?!! – Поглаживая дверь, Жека с гордостью смотрит на своё приобретение. – Сегодня с Бэтменом на Должанке прикупили у укров. Драпали в Россию, даже ключи забыли в замке. Поначалу я её сам боялся, а потом за руль сел – как родная! Пока до тебя ехал, засветил все укровские «секреты». На одном даже «честь» отдали! Во как! Сейчас нам до самой Станицы зелёный свет, лишь бы своим в прицел не попасть…

– Свои уже за Донцом…

– А Чегевара?! Жахнет и не перекрестится…

– Потом глянет, кого замочил, жалеть будет…

– Это если после РПГ останется на что глянуть… Погорюет тогда чуток. На войне не принято долго горевать, – смеётся Жека. – Ну так что, поехали за сынякой?

– Сыняка уже дома. Кудин там. За Кудином едем…

Жека выруливает на полевую дорогу, во весь газ несётся меж сгоревших хлебных полей. На весь белый свет костерит Носача:

– Вот же зараза, Носач… – уворачиваясь от колдобин, рычит он. – Ничего ведь не сказал за Кудина…

– Может, он его за Донец отправил… – робко заступаюсь за Носача.

Но Жека не принимает никаких доводов.

– Отправил – сказал бы… А то ни полслова…

– Он и за сыняку моего не сказал тебе ничего. Может, не до того…

– Может… – наконец согласился он.

Клубы чёрного дыма нависли над Макаровым и Станицей. Сквозь расползающуюся серую мглу на нас равнодушно смотрело кровавое солнце.

– Укры по обе стороны дороги лес подожгли… – догадался Жека. – Чегевару выкуривают от шоссе, чтоб не шмальнул из зелёнки. Догорит – будут в Станице… А пока они барыши делят.

– Какие барыши?

– А ты не знаешь?! Беженцы на Россию драпали, а укры блоками на Деркуле все мосты перекрыли… Там сейчас оставленных машин скопилось – тысчи. Пока нацики не поделят их, можно спокойно ехать.

После обстрелов, которые на протяжении месяца вели ВСУ по Макарову и Станице, весь фасад больницы был разбит, на северной стороне не осталось ни одного целого окна. По усыпанным битым кирпичом, бетоном и осколками стекол ступеням поднимаемся наверх. Там, где должна была быть дверь, зиял тёмный проход, над которым, покачиваясь на ветру, слабо поскрипывала оторванная с одного края больничная вывеска. В полумраке взбегаем по внутренней лестнице. Операционная с южной стороны, поэтому не пострадала.

Хирург Максимыч, которого я видел однажды в разбомбленной Кондрашовке, мыл у рукомойника руки. На секунду он оглянулся на нас, но, ничего не сказав, продолжил своё дело. Людка Бармалеиха стояла, прислонившись к подоконнику. Увидев нас, устало стащила с головы белую косынку и маску с лица, но тоже ничего не сказала. Кудина уже сняли с операционного стола и положили на каталку. До подбородка он был укрыт запачканной кровью простынёй. На лице его не было никаких признаков жизни, щёки и уши, казалось, светились восковым мёртвым светом, разгладились, исчезли лучинки у глаз, не кривились в привычной усмешке побелевшие губы, строго сжаты, как у покойника. Но то, что он не был накрыт простынёй полностью, давало надежду, что жив.

– Жив? – тихо спросил Людку.

Та, молча, кивнула.

– Кудин… – позвал я.

Лицо Кудина осталось безмолвно прежним. Ни один мускул не шевельнулся на нём.

– Кудин, братуха!.. – загудел Жека.

– Он вас не слышит, – сказала Людка и отвернулась к окну.

– Зачем приехали? – вытирая застиранным полотенцем руки, строго спросил хирург. – Я ж Носачу сказал, что трогать его нельзя…