За чертой

Вот он и мост. Его давно никто не охраняет. Небольшая будка-караулка, где когда-то ютились сторожа, разобрана до основания. Ступаю на старый помост, гулко разносятся округ мои одинокие шаги. Далеко в глубь России уходят ржавые рельсы. Когда-то по ним один за другим с Миллерово на Луганск и обратно шли поезда, до Ольховой ходила местная «Муха»… Сейчас все станции и казармы разъездов на всём протяжении пути разобраны, меж шпал тянется в рост молодой лес. С моста я смотрю вниз, на золотистую гладь воды, отражающей нависший над нею лес; тяжёлые облака упрямо плывут против течения. В чистой, просматривающейся до дна воде видны косяки рыб. Мелкая труха с помоста падает в воду и к ней, ожидая добычу, метнулась стая небольших голавлей. Поняв обман, неспешно отходят в сторону. Остановившись и перегнувшись через перила, некоторое время наблюдаю за ними. Вдруг граната выскальзывает из моего кармана. Я пытаюсь её поймать, но успеваю лишь коснуться кончиками пальцев. Глухо булькнув, она, распугав рыбьи косяки, уходит под воду. Когда расплылись круги, я некоторое время вижу её, лежащую на дне, но скоро её заносит плывущим песком.

– Как пришла, так и ушла… – Жекиными словами говорю я и перестаю жалеть о потере.

Тихо, только ветер подвывает в железных проёмах, да где-то далеко, у станции Ольховой, гудят чужие танки.

У Криницы, чуть выше дуба, застряла в сыпучих песках «копейка». Несколько подвыпивших мужиков, браня друг друга последними словами, пытались вытолкать её на дорогу.

– Ну и какая… сюда заехала?..

– Ты ж сам сюда направлял!..

– За рулём должен был сидеть я…

«Это не наши – митякинцы…» – догадываюсь я и, склонившись к роднику, долго пью холодную, настоянную на дубовых корнях воду.

– Мужик, помоги толкнуть… – окликают меня.

У меня нет сил даже поднять к ним голову.

– Не цепляйся к нему. Видишь – контуженый… Сами выпхаем…

С рёвом машина выкарабкалась из песков на прочную дорогу, проурчала за соснами, и скоро стало необычайно тихо. Обессиленный, прислоняюсь к комлю дуба, закрываю глаза. Сон уже смаривает меня, и я ясно вижу операционную, Людку, стоящую у окна, хирурга Максимыча, склонившегося у рукомойника, и Кудина с его мёртвым восковым лицом. Вздрагиваю всем телом, морщусь от возвращающейся боли в колене и долго не могу сообразить, кто я и зачем здесь. Посторонние голоса возвращают меня в сознание. Я вижу, как по лесной тропинке от хутора Маноцкого идут со своими бидончиками высокий худощавый старик и маленькая полная старушонка. Прежде чем склониться к роднику, старуха поклонилась иконе Параскевы Пятницы, пропела:

Великомученица Параскева, моли Бога о нас.

Затем несколько раз спешно перекрестилась и поклонилась стоящему у дуба кресту, мотнув головой, туже завязала косынку, чтоб та не спадала ей на глаза. Её старик, подойдя ко мне и склоняя набок голову, некоторое время с любопытством рассматривал меня.

– Откуда? – по-хозяйски, строго спросил он.

– Оттуда… – улыбнувшись, киваю в сторону Украины.

– А документ какой есть?

– А ты, дед, начальник таможни?

– Начальников без меня хватает… – смутившись, произнёс он. – Время, видишь, какое…

– Нет, дед, документа, – спалил ты меня…

– Плохо… – вздохнул старик, и было непонятно – плохо, что нет документа, или то, что я «спалился» на этом.

– Отчего ж плохо?

– «Без бумажки ты какашка, лишь с бумажкой – человек», – продекламировал он старую истину. – Беженец?

– Беженец, – не стал отрицать я.

– Наши вчерась тоже прибегли. Дочка с зятем… – делится старик своими бедами. – Детей похватали и в чём были – сюда… Бросили в Станице и дом, и всё нажитое… Всё прахом пойдёт… Мосты через Деркул блоками завалили, машину на той стороне бросили… Как думаешь, заберут машину?..

Я не ответил.

– Заберут… – махнул рукою старик. – Наживали-наживали – и всё прахом…

– Ехали б на Луганск, туда ближе… – говорю я. – Вчера проезд был свободен.

– Ближчее, чтоб дальшим не стало… – с назиданием произносит старик. – Кто знает, какая там власть сёдни в Луганске том… Призовут на войну зятя, а там и убить могут…

– Могут… – соглашаюсь я. – На то и война…

– Как думаешь, не удержут Луганск? – спросил старик, и, не дожидаясь моих слов, сам ответил на свой вопрос: – Не удержут. Кому там держать…

Тут же, уже осуждая невесть кого, добавил:

– Драпают кто куда…

Я промолчал.

– Хватит языком лязгать!.. – набрав воду, строго сказала старуха. – Пошли! – приказала она.

Не прощаясь, старик послушно засеменил к ней.

– Ты что ему докладаешь?..

– Да я разе чего сказал?.. – оправдывается старик.

– Лязгаешь языком… Ты знаешь его?.. Можа, он… – слышу отдаляющийся голос старухи и уже не могу разобрать слов старика.