За чертой

День катился к закату. За высокими деревьями Маноцкой левады уже не видать предвечернего солнца. Какой-то безумный сон всё больше овладевал моими мыслями, моим ослабевшим сознанием. Бескровное прозрачно-восковое лицо Кудина неотступно смотрит на меня его слепыми глазами, и мне некуда укрыться от этого мёртвого взгляда. На какой-то миг я вижу себя с поднебесной высоты, жалкого, беспомощного, одинокого и совершенно потерянного в этом бескрайнем пространстве. Очнулся от возвратившейся боли в ноге.

«Наверное, три часа уж прошло…» – Я открываю глаза и вижу позолоченные последними лучами заходящего солнца облака, и под этими облаками, как и прежде, кружит и кружит надо мной коршун.

«Это моя душа смотрит с высот Царствия Небесного на Кудина, на меня, на этот лес и на эти пески…» – неожиданно догадался я и вновь на время забылся.

Всеми своими силами я прогоняю этот навязчивый кошмарный сон. Вслушиваюсь в окружающий меня мир, в его удивительные, словно доселе не слышанные мной, звуки. Чуть слышно перешёптываются, побулькивают святые источники – справа Параскевы Пятницы и слева Иоанна Предтечи. На песчаных буграх тихо шумит темнеющий сосновый бор. В низине густой зеленью угрюмо чернеет ольховая роща. В кроне дуба робко пискнула вечерняя птица. Потом осмелела и уже уверенно и неспешно выдала с хрипотцой: «Чер-чир, чер-чир…»

«Горихвостка», – угадал я.

«Дюти-фри, дюти-фри…» – в мрачнеющей роще прокричал дрозд. «Чай-пить, чай-пить…» – отозвался ему другой. На далёких озёрах жалобно, словно прощаясь, прокричал в вечереющем небе чибис.

Всё как всегда, как в обыденной жизни, и только вдали, где-то под станицей Луганской, как торжество человеческой немощи, не уставая, били и били орудия.

Лёха Гроза

– Лёха, – представился он, заходя ко мне в дом.

Не Лёша, не Алексей, а именно «Лёха». Лёха приехал из Барнаула. Трое суток в пути… Не успел скинуть рюкзак, уже спрашивает:

– Когда переход?

– Когда на той стороне добро дадут. Умывайся, садись за стол.

– А «на той стороне» могут добро не дать?

Лёха по-детски нетерпелив и наивен.

– Дадут… – улыбаюсь я.

Лёха высок ростом, худощав, немного сутуловат, но это его не портит. Ходит вразвалочку, вроде бы не спеша, но движения выверены и скоры. Губы его постоянно кривятся, так что сразу и не понять: это улыбка или гримаса недовольства, шутит ли он или серьёзен. Но стоит присмотреться к нему, заметить, как в его серых быстрых глазах играет неуёмный задор, и уже не важно – шутит ли он или говорит серьёзные вещи, хочется улыбаться в ответ.

Мы напряжённо ждём звонка с «той стороны», бродим по двору, определяя время, поглядываем на солнце.

– Дядь Сань, хочешь, научу тебя метать ножи? – неожиданно предлагает Лёха.

– А топоры? – усмехаюсь я.

– Ух! Надо попробовать! – восхищённо восклицает он и, достав из колоды топор, начинает сосредоточенно раскручивать его в руке.

– Обожди, Лёха, я отойду подальше, а то не с кем будет тебе идти.

Топор летит в ствол сухого караича и, звякнув, отлетает в сторону.

– Ах! Не встрял… – досадует Лёха, и тут же себя успокаивает: – Но всё равно, если так влупить, можно и обухом пришибить! Верно?!

– Наверняка! – улыбаюсь я.

– Лёха, а семья у тебя есть? – спрашиваю я.

– Мамка…

– Знает, куда подался?

– Да ты чо!.. Сказал, что поехал на заработки…

– Приедешь без денег, что скажешь?..

– А-а… впервой, что ли, без денег возвращаться… – кривятся в усмешке Лёхины губы.

«Добро» дали далеко за полдень. Больше всего не люблю это время – продвигаясь вперёд, смотришь на солнце, щуришь глаза и не всегда замечаешь опасность. Нас же в это время легче всего рассмотреть с вытянувшейся вдоль реки горы. Когда мы вышли из леса и переходили небольшую поляну, с холма нас заметил снайпер и стал стрелять. Расстояние до нас было большое, шли мы быстро, поэтому попасть по нам было нелегко. Но когда в нескольких метрах от нас щёлкнула пуля, Лёха искренне удивился.

– Это по нас, что ли?! – воскликнул он.

– Может быть, и Понас, а может, и Тарас, кто его знает… – отшучиваюсь я и, переходя на бег, увожу Лёху в рощу, где нас уже не заметить.

На опушке леса из высокого раскидистого куста пижмы мелькнув своим рябым оперением, выскочила фазанка, словно приглашая посостязаться с ней, неспешно побежала в сторону. Путаясь в траве, Лёха бросился догонять её. Фазанка ловко увернулась и снова свернула с пути.

– Лёша, не гонись, – смеюсь я. – Она тебя от гнезда уводит.

Осторожно, словно боясь ещё кого-то спугнуть, Лёха крадётся к кусту пижмы, заглядывает внутрь.

– Дядь Сань, тут аж пятнадцать яиц! – восторженным полушепотом восклицает он.

Без улыбки наблюдать за ним невозможно.

– Дядь Сань, а она вернётся?

– Вернётся, – смеюсь я. – Конечно, вернётся!..

Вновь повидаться с Лёхой пришлось уже в Луганске, в расположении ГБР. Увидел его в неподходящий момент. Мы сидели с Жекой на лавке и наблюдали, как один из командиров, по погонам было видно, что ротный, распекал Лёху за то, что он поделился молоком из пакета с приблудившейся дворнягой.

– Люди жизнью рискуют, тягая из России это молоко, а ты его собаке скармливаешь!..