За чертой

«Каждый, убивающий брата своего, придумывает себе оправдание. Для тех, кто за Донцом, всё до Днепра и дале – Россия. Что ж теперь, поубивать друг друга?..»

«Точно – сепар! – кричит один. – Проговорился!»

И опять по сопатке мне… А я утрусь и своё им толкую:

«Какой же я «сепар», когда каждую душу оплакиваю?..»

«Ты бы свою оплакал! А ну, пой гимн Украины!»

«Я только Господу гимны пою».

Побили так, что не помню, как в яму упал. Слышу:

«Ну как там, мягко шмякнулся? Господь подстелил соломки?»

– Вот же сволочи!.. – восклицаю я.

– Да нет, они ребята обыкновенные, – неожиданно заступается за своих мучителей Иван Ильич. – Это вино дурное. Выпьют – оно и прёт из них…

– А пьют каждый день…

– Не просыхают, – вздыхает старик. – Беда… Иной раз и не бьют, а лучше б побили… Возьмут какую-то дощечку да и пульнут на голову собачье дерьмо, потом хохочут до слёз. А я:

«Помилуй мя, Господи, воззри на страдание моё, от ненавидящих меня. Помилуй их, Господи, и прости им всю немощь их. Зачем вы тираните меня, добрые люди?»

«Хочешь избавиться от страданий? Тогда одна дорога… Ну, гимн Украины с твоими мозгами не выучить, легче предлагаем: каждый раз, как мы будем идти у ямы, будешь орать: «Слава Украине!» и «Героям слава!» Справишься?»

«Славу только Господу поют», – говорю им.

«Ну, тогда вот тебе твоё избавление». И кидают в яму верёвку.

«Напрасно, – говорю, – искушаете душу мою, ей не тесно в шкуре моей».

«Посмотрим, что ты через пару дней запоёшь! Тут не такие сидели – и гимн пели и «Слава Украине!» орали».

«Иов и Христос не такое терпели, и я с Божьей помощью одолею…»

Неделя прошла, а может, и больше, услышал Господь мои молитвы, и приезжает тот самый начальник, который раньше меня отпускал, когда я только на престол шёл.

«Что тут у вас?»

«Шпиона поймали в полях, недалеко от базы».

«Ну и что он?..»

«Поёт…»

«Катюшу?»

«Поёт: «Послухайте мене: страху Господню научу вас…»

«Во как?!»

Подошёл, глянул.

«Раб Божий?»

А я как обрадуюсь ему! Плачу, кланяюсь и всё соглашаюсь:

«Раб Божий, раб Божий, раб Божий…»

«Не унываешь?»

«А чему унывать – всё слава Богу! Господь прибежище моё во времена скорби».

«Ну и что с тобой делать теперь?»

«Как Господь подскажет…»

Усмехнулся, обернулся к своим:

«Вывезите прочь, чтоб не смердел тут, и расстреляйте», – сказал так и пошёл дальше.

Посадили меня в машину, везут и везут бог весть куда. Со мной двое ребят сидят, те, что по призыву – «гы» да «гы» всю дорогу. А я наставляю их:

«Вы, ребята, не злословьте, бойтесь Господа, ибо он взыскивает за кровь и не забывает вопля угнетённых».

«Ничего себе, дед загинает!» – опять смеются.

«Это не я – Давид пророчествовал… Вы, как дело справите, меня лицом на восток положите, чтоб всё по правилам было…»

Те пуще хохочут, мол, не сомневайся «раб Божий» – расположим как надо.

Смотрю на этих ребят: «Такие молодые и будут из-за меня грех нести». Жалко их стало, шепчу молитвы о спасении душ ихних. А те думают, что я о себе хлопочу – знай, смеются.

Вот угадываю – знакомые места замелькали. Въезжаем в станицу. Стали.

«Вылезай», – говорят.

«Здесь, что ли?..»

«А чем тебе не нравится здесь?» – смеются.

«Да людно…»

Опять хохочут.

«А ты, дед, что, смерти не боишься?»

«А чего её бояться? Обычное дело…»

Посмеялись они, свернули с дороги и уехали Бог весть куда. А я постоял, пождал – нет их. И только тут догадался: тот военный начальник, который избавил меня от плена, хотел меня напугать напоследок расстрелом. «Вот же глупый человек! – в сердцах думаю я. – Бедный и несчастный, всех по себе меряет… Прости его, Господи».

Перекрестился, да и потелепал через Донец – и вот он я…

– Сейчас едем в прокуратуру ЛНР, – говорю я, как о деле уже решённом.

– Зачем? – теряясь, спрашивает Иван Ильич.

– У судмедэксперта задокументируем все твои побои.

– Для чего?

– Для будущего суда!

– Эх, Сашка! – досадуя, вскрикивает Иван Ильич. – Только один праведный Суд – у Господа. А Ему не нужны ни справки, ни ходатайства. У Него и без них всё отмечено, и без наших подсказок Он воздаст каждому, по делам его…

Вдруг, спохватившись, Иван Ильич обнимает меня и зачем-то просит прощения:

– Прости меня, дорогой. Прости, ради бога… Это всё от слабости человеческой выплеснулось…

И тут же, словно забыв обо мне, падает на колени, отвешивая земные поклоны, молит о чём-то Спасителя, и по щекам его катятся детские счастливые слёзы.

Луганск – мёртвый город

В июле пала Станица, и война подкатилась к моему дому. От близких разрывов в окнах лопнули стёкла, я не спешу их менять и только лишь скрепляю скотчем.