За чертой

Самолёт уходит к Краснодону, и мы видим полосы от выпущенных им ракет, слышим близкие взрывы. По крутому склону Жека съезжает с разбитого асфальта. По грунтовке, идущей вдоль сгоревшего хлебного поля, машина бежит быстрей. В конце поля остановились. Жека осмотрелся.

– Здесь… – кивая на ближнюю балку, из которой поднимался негустой чёрный дым, сказал он.

Свернули к балке, едем без всяких дорог по пылящему пеплом полю.

– Куда? – спросил я.

– Щас глянем… – неопределённо ответил Жека. – Вчера укры хотели по этой балке обойти Абхаза и отрезать от границы. Но у наших тут хрен проскочишь… – добавил он.

Машину оставили на краю балки, пешком спустились вниз. В широкой, невидимой от дороги низине, ещё догорала искорёженная огнём и взрывами техника: танки с отброшенными башнями, коробки БТРов, уронившими в землю стволы САУ, остовы «Уралов» и «Градов». Знойный ветер доносит до нас тяжёлый, сладковато-тошнотворный запах сгоревших человеческих тел.

– Поехали… – говорю я.

– Чего ты боишься? Тут живых не осталось… – уходя вперёд, говорит Жека.

– Я знаю… Я не боюсь… Поехали, Жека, – зову я.

Некоторое время едем молча.

– Что, жалко? – насмешливо спросил Жека.

– Жалко у пчёлки… – уклончиво отвечаю я.

– А мне жалко… – неожиданно говорит Жека. – Жалко людей, сгоревших в тех машинах, что видел ты на дороге… И этих дураков, которых понагнали сюда на убой, тоже жалко… Всех по-разному… А ты заметил, как подсуетились наши местные партизаны? – сменив тон на весёлый, спросил он. – По балке не единого ствола – всё подчистили!

Машина бежит по одному лишь Жеке известной пыльной дороге, петляющей по косогорам и выгоревшим ложбинам.

– О Кудине что-нибудь слышно? – спрашиваю я.

Жека отрицательно качает головой.

– Людка всё ещё там… А за Носача знаешь? – спросил он.

– А что с ним?..

– Значит, не знаешь… Марию убили.

С Марией Носач прожил около тридцати лет. Две взрослых дочери выдали замуж. За старшую, Надежду, живущую в Ростове, Носач был доволен, часто упоминал её в разговоре: «За Надюху спокоен, – говорил он. – Надюха за казака вышла! А вот стрекоза Ленка нашла себе винницкого хохла…» Здесь Носач обычно вздыхал: «Она там уже и не Елена, а Олэна… Внучка Оксанка подрастает. В Станице была – балакает так, что не всё от неё поймёшь». – «На всё Божий промысел, – успокаивала Мария. – Как Господь управит – тому и быть». – «Пропала фамилия…» – «Так и моя фамилия в своё время «пропала», – возражала Мария. – Такова доля… «Прилепится жена к мужу, и будет одна плоть» – куда ж от этого деться. У нас сейчас одна забота – молиться о них…»

«Теперь на одну молитвинницу меньше стало», – с горечью думаю я и вспоминаю, как когда-то на свадьбе клала она свою русую головку на руку Носача и при этом умудрялась смотреть в его доброе широкое лицо.

– Поначалу вроде всё нормально было, – рассказывает Жека. – переправил её Носач за Донец, сам занимается эвакуацией станишан, а она вдруг встосковала и, пока суматоха, назад, в Станицу. Кинулся Носач вечером – нет её. Давай звонить, а она дома уже и давай Носачу причины придумывать. Она ведь сколько лет в церковном хоре Станицы пела. Как, мол, я брошу хор. – «У Никодима петь будешь». – «У Никодима есть кому петь, а тут без меня всё рухнет…» Была и другая причина: «Куда в белый свет лететь, нужно кому-то и дом сберегать, – говорила она. – А то “освободители” придут – по кирпичам всё растянут…» – «Ну, раз так, – говорит Носач, – тогда и я сейчас приеду!» Испугалась она за него, тут же наобещала, что утром же придёт. А утром, чуть свет… Первый прилёт сто двадцатой – дом в щебень, – вздохнул Жека. – Веришь, что случайно прилетело?.. Навёл кто-то… Собрала родня в гробик всё, что от неё осталось, несут по старому мосту через Донец, а Носач ничего не знает, встречать выехал. Видит родню. – «А где ж Маша?» – «Да вот же она…» Никодим отпевал… Похоронили в церковной ограде.

– Вот так вот жёнам мужей не слухать… – через время добавил Жека.

– Где он сейчас? – спросил я.

– Там же, у Никодима…

– Нужно проведать его, поддержать…

– Ему сейчас до лампады наше участие, – неожиданно говорит Жека. – Позавчера с Кубанцо́м к нему ездили. Глядим – стоит на коленях посеред храма. Мы к нему подошли, за плечо трогаем: «Носач, Носач…» А он шепчет молитвы, по щекам слёзы бегут… Нас так и не заметил…

Какое-то время едем молча.

– Как думаешь, у Носача «крыша» поехала? – взглянул на меня Жека.

Я промолчал.

У какого-то посёлка вновь выехали на побитый асфальт. «НОВОСВЕТЛОВКА» – прочёл я на указателе, под которым чьей-то рукой было дописано неровными буквами: «Русская земля».

– Тут тоже укропские ДРГ шалаются… – доставая с заднего сиденья бронежилет и подавая мне, говорит Жека. – На дверцу повесь…

– Поможет?..

– Всё ж поспокойней… – пожимает плечами.

– Колонну бронетехники сожгли, а ДРГ отловить не можем… – говорю с грустью.

– Колонна что, вот она вся перед тобой… «Птаха» выпасла, звякнула – и накрыли… А эти на частных машинах ездят. Пойми тут, где беженцы, где они… Здесь побеждает тот, кто первым выстрелит. Вот встретим сейчас их на каком-нибудь драном «москвиче» – у них преимущество.