За чертой времени

Давлетшин за всю ночь не мог как следует вздремнуть, иногда забывался, но надоевшая губная гармоника Маслия нудно пиликала то одно, то другое, и эта смена раздражала больше всего: только ухо привыкнет к мотиву и сознание начнет погружаться в сон, как Маслий «меняет пластинку», и сон отлетает. Лейтенанту — ему положено не спать, смотреть во все глаза, проверять посты, не прозевать фрицев, если они задумали подобраться. Но он-то, Давлетшин, должен перед боем отдохнуть, чтобы если не ротный, то хотя бы он не падал от усталости. Ночью Давлетшин матерился по-русски, кричал на Маслия: «Кончай базар!» Затыкал уши ватой из индивидуального пакета, заворачивал свою крутолобую голову в шинель — ничего не помогало. Даже когда Микола переставал играть, чтоб отдышаться, в ушах Акрама назойливо звенел, хрипел, свистел «Чубчик кучерявый» вперемежку с «Роземунде». Однажды он, улучив момент, кинулся на Маслия, пытаясь выхватить и выбросить гармонику, но тот разве поддастся — увернулся и для пущей безопасности отступил подальше.

Первое, что увидел Давлетшин, протерев глаза, — Маслий спит, свесив голову. Акрам позавидовал взводному красавцу, захотелось снова законопатить уши ватой, закутаться в шинель, как улитка, и вот так же сладко зачмокать во сне. Но тревога уже овладела им, и он решительно встряхнулся. По-видимому, усталость одолела его под утро, если не заметил, как этот бравый Маслий с разлетными, в ниточку, пшеничными усиками уморился и замолк со своей гармоникой.

Давлетшин осторожно высунулся из окопа: поле вчерашнего боя было таким же, как и накануне. На шоссе и по его обочинам валялись в невероятных позах трупы солдат, лошадей, исковерканные повозки, орудия и всякая военная всячина. Развороченный бомбой «тигр» перестал чадить. Воронки заплыли туманом. Немецкие и наши трупы были совсем близко от окопов — это были убитые во время вчерашней контратаки.

Лес темнел глухой, непроницаемой стеной. Предрассветная серость, тусклость покрыли все окрест. И стояла такая упоенная тишь и робкая неподвижность, что Давлетшин невольно стал искать глазами хоть птичку. Вскоре он увидел ворона, который сидел на задранном стволе «тигра» и высматривал добычу. Птица лениво взлетела и, планируя, упруго опустилась на рогатую каску. Акрам, проследив за ее полетом, увидел еще несколько таких же птиц. Два ворона не могли поделить съедобный кусок и тянули его в разные стороны. Акраму стало неприятно. Он напряг слух. Оказывается, звуков было больше, чем он предполагал спросонья. По правую руку за дальним лесом, где высилась темная громада горы, теперь отчетливо прокатывалась артиллерийская стрельба. Перекаты грома то усиливались, то ослабевали, но гул был беспрерывный. Оттуда и ночью доносился и отсвечивал бой. Сейчас бой, похоже, набирал силу, ожесточался. Значит, комбат скоро не освободится. Впрочем, кто его знает, может, и придет: сам, по своей воле, капитан ни за что не оставит роту на произвол судьбы. Все же тревога Акрама усилилась, и он, закинув за спину автомат, пригнувшись, шагнул было по ходу сообщения, но за пояс его что-то дернуло, и он вспомнил — бечевка, которой он соединился с Яцуком, чтобы тот без его разрешения никуда не отлучался, — так приказал командир роты. Давлетшин потянул за веревку — туго. Стало быть, Яцук на аркане, не сорвался. Акрам несколько раз подряд посильнее дернул за конец и получил ответ. Недолго думая, он сделал петлю и тихо надел ее на голову Маслия: писарь дернет — Маслий заорет. Акрам зажал рот ладонью, чтобы не прыснуть, и на цыпочках, задом-задом, отступил и пошел искать Вилова, пробираясь на четвереньках там, где ход сообщения был лишь по колено.

Давлетшина занимало одно — скорее встретить ротного и все разузнать. Теперь боец был в том рабочем состоянии, когда, кроме предстоящего боя и дел, связанных с ним, для него ничего не существовало. Исполнительный и неторопливо-хлопотливый, Акрам весь отдался во власть обстоятельств начатого дня. Несмотря на молодость, Давлетшин был из тех, кто с самого начала трудовой жизни, — а к брату в Донбасс он приехал из Ромашкина тринадцати лет и до войны успел поработать коногоном — привык подчиняться, привык быть обязательным, и за это начальство его выделяло, а солдаты, из тех, кто разболтанность считал шиком и молодечеством, косо поглядывали на «службиста», сторонились его. Текучесть кадров на фронте большая, и Давлетшина не успевали «раскусывать», а сам он не навязывался в кореши и нес службу по всем правилам. Сошелся он только с Маслием, ему выговаривал свою душу, мог бы многое о себе поведать и ротному, но тот не интересовался.