За чертой времени

— Сейчас на роту пустим два танка, чтоб обкатать солдат. Сначала проутюжим правый фланг. Северов, ты тоже лезь в траншею. Да глядите у меня! Чтоб, елки зеленые, без мандража. — Капитан увидел Самойленкову, стоящую на бруствере, махнул ей рукой: — Санинструктор, в окоп! — И добавил для офицеров: — Женщина в траншее — милое дело. Ну-ка, козырните перед ней. Две минуты на подготовку. По местам!

Два КВ, взревев моторами, выползли из лесочка, двинулись, набирая скорость, на окопы. Из виловского взвода только Давлетшину да Вере случалось пропускать немецкие «тигры» через себя. Даже Лосеву не пришлось слышать лязг гусениц над головой. Взвод замер. Все загипнотизированно смотрели из-под касок на стальные громады, увеличивающиеся в размерах с каждой секундой. Машины были уже в пятидесяти метрах, когда солдаты, словно по команде, шарахнулись по траншее в сторону, но, налетев на других и сбившись в кучу, стали вылетать из окопа.

— Назад! — закричал Вилов, однако танк был уже рядом, и взводный упал на дно окопа, забыв про бутылку с песком, которую он хотел бросить под гусеницу. Вилов глотнул воздух, засосал в себя пыль с попавшимися земляными крошками (КВ уже был над ним), зашелся кашлем.

Вслед за первым побросали траншеи второй и третий взводы. Танки, развернувшись невдалеке, встали, ожидая сигнала комбата на следующий заход. В траншее первого к взвода осталось лишь четверо. Лосев лежал на дне. Вера стряхивала с себя землю, и рядом с ней, затягивая поясной ремень галифе, красный как рак, стоял Маслий. «Гранату» вслед танку успел бросить один Давлетшин. Бледный, он выглядывал из окопа, высматривая, где разбилась его бутылка.

Перед выстроенной ротой капитан Денщиков долго стоял молча, почесывая затылок. Потом спросил:

— Первый взвод — кто не струсил?

После тягостного молчания раздался голос санинструктора:

— Маслий…

— Выходи.

Комбат оглядел красноармейца с ног до головы. Снял с руки часы, протянул Маслию.

— А теперь объясни: почему не удрал, не закричал маму? Почему?

— Это она виновата!

— Кто «она»?

— Младший сержант Самойленкова. Я на бруствер, а она за штаны, До половины стянула. Солдату без штанов никак…

Рота покатилась от хохота, сломала строй.

Капитан выждал, пока рота насмеялась, и приказал:

— Продолжать обкатку. По местам!

Вечером в землянке Лосев во все свои раскосые глаза разглядывал взводного. Вилов выспрашивал:

— Ты, земляк, долго воюешь?

— Даже дом сниться перестал. От Сталинграда вкалываю. Берданка выручает, вот эта, спасибо ей…

Лосев переминался с ноги на ногу, а Гогия и Вилов сели на покрытый увядшей травой приступок, служивший взводному и связному лежанкой.

— Садись, — сказал Гогия.

— Берданкой, говоришь? — Вилов словно родного отца встретил. Земляк на фронте — роднее родного, и земляками звали друг друга все, кто не только из одной области, но даже из соседней или просто с Урала, из Сибири, Забайкалья, с Волги…

— Мой отец, — продолжал Вилов, — тоже охотник. Иван Ефимович. Бывало, уйдет на белковье — жди полмесяца, не меньше.

Гогия, устало положив на колени руки, слушал. Сибирь, а тем более Забайкалье он никак не представлял, считая, что там лес да звери, редко-редко бородатые мужики. И эти двое, которых с ним свело на войне, были ему любопытны, даже загадочны, со странностями, с незнакомыми словечками и манерой держаться на народе.

— Ты садись, земляк, — пригласил Вилов, Он наблюдал Лосева зорко: старый солдат был ему по душе, напоминал отца, и охота было узнать о нем поподробнее, но тот туго шел на откровенный разговор. Ход мыслей у Лосева был иным. «Пацан», — думал он. И в этом заключалось все: значит, молокосос, на передовой несколько дней, пороху не нюхал, в передрягах не бывал. У Лосева сын такой — Серьгя. Тоже кончил семилетку, вот и прикинь: если б ему, Лосеву, старому охотнику-зверолову, следопыту, довелось попасть под начало Серьги. Смехота! Выпороть чересседельником, а то вишь ты — офицер, командир! Этот чем-то смахивает на Серьгю, но пацан он и есть пацан, как ты его ни крути. Хотя… под Волочаевкой один командир тоже был мальчишкой, годок Лосева… Нет, пацаны в ход пошли — стало быть, не до жиру… Много, стало быть, немец выбил настоящих командиров… Чего он от меня хочет?

— Завтра нам дадут девять ППШ. Прощай, берданка. Как траву будешь фрицев косить. — Вилов поглядел на Лосева, ожидая, что тот заулыбается.

Но Лосев сразу помрачнел:

— Пусть другие их, автоматы-то, получают, которые помоложе, побойчее. Может, и робеть перестанут…

— А ты сколько укокошишь из автомата! У тебя глаз-то охотничий!

— Это верно: охотничий. Я тебе, лейтенант, вот что скажу насчет глаза. Как-то зимой пошел я белковать и за четыре дня — сто двадцать шкурок сдал на факторию. Помню, удача была, сорок две белки в день добыл. А шкурки-то — любо-дорого. Потому бил я белку из тозовки в глаз, чтобы пушнину первым сортом сдавать — оно дороже. Она, белка, на собаку заглядится с лесины, тут я — шпок! — и готово.

— Как? Прямо в глаз? — удивился Гогия.