За чертой времени

Фазылов думал о смерти. Ракеты — это немцы, они недалеко, хотят его убить, и — о, аллах! — убьют. Вот пойдут наши вперед, на их колючую проволоку, на их траншеи, по минному полю, а как пройдешь? Да еще будут косить из пулеметов, автоматов, бить снарядами, минами прямо по нему, Фазылову. Он уже два раза был в бою, знает: шайтаны, все они стреляют в него одного. Что, Фазылов самый главный, да? Куда деваться Фазылову? «Все бегут — я бегу, тоже стреляю прямо по башкам фрицев. Вот Акрамка, малый низкий, но здоровый, пудов пять. Хитрый: в бою бежит криво, шарахается. В обороне — ленивый, как верблюд. Не можешь ты так, Фазылов. Ты длинный, в тебя все стреляют, а сердце твое — бараний хвостик: туды-сюды. Убьют тебя, Фазылов. Кто ханум Фатьме напишет? Новый командир Вил напишет. «Прощай» кому скажешь? Таджикистан, о, как далеко ты, в горах! Отец, мать, все дяди, все тети, все братья, все сестры… Зачем аллаху угодно, чтобы немец убил его. О, мудрый из мудрых, сильнейший из сильных, владыка аллах! Дай силы таджику Фазылову победить душу свою. Просил ведь, сколько раз! Молчит аллах. Ханум Фатьму заберет тогда к себе старый Миньхан, кривоногий Миньхан, слюнявый Миньхан, осел тебе друг, шайтан тебе начальник!.. Не надо, Фазылов, дурные мысли в башке держать. Командир Вил сказал: ушами хлопать — плохо. Правильно сказал… Тихо. Спит шайтан-немец, который убьет Фазылова. Почему убьет? У тебя, Фазылов, душа — пух лебедя. Душа болит. Аллах душу просит. Надо? Да? На, бери. Молчишь, аллах, а душа… плачет, сжимается, жить не дает. Худой стал, как спичка, Фазылов…»

— Фазылов? — раздалось из темноты.

Фазылов вздрогнул, но, узнав голос взводного, вскочил на ноги. Сразу оживился: командир, ему можно знать, что душа подсказывает. Правда, больно молодой, но учился, выучился — стало быть, калган варит.

— А-а-а, лейтенант. Ходи на меня.

— Младший лейтенант, — поправил Вилов. — Где Лосев?

— Все равна — лейтенант. Война длинная — будешь капитан. Там сидит. Злой как собака.

— Ну что — все тихо?

— Никто не шумел. Сам шумел.

— Как?

— Душа говорит. Болит здесь. — Фазылов приложил ладонь к груди и зашептал торопливо, еще больше коверкая русскую речь: — Думает Фазылов. Башка работает…

Они подались на несколько шагов в сторону, у куста остановились. Ракеты стали реже вспыхивать. Изредка немцы дадут пулеметную очередь, и опять только трезвон кузнечиков.

Непривычно было для Матвея видеть Фазылова подавленным. Еще два дня назад, после обкатки роты танками, в лесочке на перекуре, возле Фазылова вились солдаты. А он, веселя солдат, рассказывал небылицы, и все катились со смеху.

— Крепко думал Фахри Насриев: как написать, что гуси и утки были скушаны. Много скушали. Думал-думал и стал писать: «Акыт, восьмого марта люди кушали вино, только вино. Гуси и утки смотрели праздник, просунули головы худой забор. Шел по аулу злой собака Махмут. И в порядке живой очереди начал отрывать башка глупый птица. Поскольку именно утка без башка не бывает, списать одиннадцать уток вместе с гусями. Председатель колхоза Фахри Насриев. Завхоз Насыри Фахриев».

Сейчас же Фазылов был угрюм. Вилов спросил:

— Ты чего?

— Война конец — айда, лейтенант, Сталинабад. Жениться будем. Тебе девушку найду — нежный абрикос, прямо из нашего аула. Убьет Фазылова шайтан-немец — один ходи Таджикистан. Возьми адрес, лейтенант. Родной человек будешь в моем ауле. Пиши, пиши!

— Что ты, паря? Не убьют! Как взвод без такого солдата? Кто будет смешить? Пропадем. Откуда ты взял?

— Это верно. Хороший, больно хороший взвод попался Фазылову. Все равна пиши. Сердце болит: кончал шайтан Фазылова. Пуля дурной.

— Вот чудак!.. Ну давай!

Фазылов нашел в нагрудном кармане бумажку, на которой кем-то был написан его домашний адрес, и сунул Вилову.

— Рахмат-спасибо, лейтенант. Иди, Акрамку гляди. Спать любит больно. Я буду фрица ждать. Лось устал, бедный. Лось не смотри: хорошо слушает ночь. Сейчас мне надо у пулемета дежурить.

— Иди.

Матвею и самому не хотелось подходить к Лосеву. Земляк наотрез отказался заменить свою берданку на автомат. Вилов выстроил взвод и, приказав Лосеву выйти на пять шагов, начал:

— Не будем устраивать говорильню… Хотя он и мой земляк, скажу так: Лосев не думает об укреплении мощи Красной Армии. Единоличник нашелся! Кто знает, чего у него на уме?

— Ты, паря, лейтенант… младший, возомнил! Уж извини-подвинься. А насчет ума — у себя пошарь. — Лосеву стойка «смирно» явно не подходила: сутулый, с большой головой, покатыми плечами и длинными руками, он исподлобья глядел, насупив мохнатые рыжие брови с волосинками, загнутыми на глаза. Глубокие морщины, пропахавшие его щеки от ноздрей до краев рта, подрагивали. — Ухарь…— выдохнул он и замолчал.

— Молчать, Лосев! — сорвался Вилов. — По нашим условиям обеспеченности только разить и разить фрицев без передышки. Приказываю — сдать винтовку старшине!

Лосев не шевельнулся, только пальцы, сжимавшие берданку, побелели в суставах, туже охватывая ствол. Но Лосев разжал их, когда Гриценко кивнул Маслию, и тот взялся за винтовку.