За чертой времени

— Слыхал.

— Тимяшево знаешь?

— Откуда мне знать? Город, что ли?

— Какой город? Аул. Дальше Казани. Ромашкино по-русски.

— Значит, Ромашкино?

— Обязательно.

После проверки постов Матвей не пошел в свою землянку, а завернул в «лисью нору» второго отделения, которым командовал Гогия. Нащупав руками свободное место, он лег и с головой укрылся чьей-то шинелью. Расшевеленные солдаты повозились немного и успокоились. Под однообразный переливчатый всхрап Гогии кто-то вздохнет, кто-то скрипнет зубами, кто-то промычит, кто-то пробормочет слово. Солдаты перед зорькой досматривают последний сон.

Что-то же должно случиться, раз такая тишина на передовой? Ведь неспроста Фазылов дал свой адрес, а Давлетшин ловит далекие скрытые шорохи? И на душе покоя нет от дурацкой выходки этого Лосева; от того, что комроты мешает своей правильностью во всем, что непонятный комбат может в любое время, при ком угодно послать туда, где Макар телят не пас. И письма от матери нет. И Кима сутки не видал… Должно же что-то случиться, раз душа у человека не на месте.

Когда Фазылов, проводив взводного, приблизился к Лосеву, тот прошептал:

— Жрать хочу как из пушки. Когда злой — страшно жрать тянет. Посиди тут, я смотаю в свой окоп. Там у меня припрятана банка тушенки. Тебе дам.

— Лось, а Лось! Лучше не надо.

— Одна нога здесь, другая там.

— Лось, а Лось…

Но Лосев уже тронулся. Замолкли его удаляющиеся вкрадчивые шаги, и тишина вновь. обступила Фазылова плотной стеной. Напрягши слух, до боли в глазах всматриваясь в темень, он старался не пропустить ничего подозрительного. Так прошло с минуту. Вдруг зашелестела трава. Не успел он подать винтовку вперед, как на бруствер выскочил и застыл суслик, прямо перед штыком. Зверька можно было принять за столбик, если бы не мохнатая головка, которую тот рывками поворачивал туда-сюда. Вздрогнув, Фазылов чуть было не выстрелил и теперь гнал от себя испуг, убеждал себя, что так тихо, как суслик, немец сюда подобраться не сумеет. Фазылов уловит его шорохи, если что: хитрый Лось с вечера набросал неподалеку от окопа сухих палок и веток. Сунься, сунься, шайтан, захрусти! Фазылов — бац, бац! И дырка в башке… Суслик так же внезапно растворился в зарослях травы, как и предстал.

Успокоив себя, он решил присесть на дно окопа и быстро-быстро размять застоявшиеся ноги. И тут из траншея к нему метнулись три тени…

Крик Фазылова Лосев услышал, когда возвращался. Консервы выпали из рук. Он кинулся к посту. Пулемет стоял на сошках нетронутым. Лосев нажал на спусковой крючок и, поводя прикладом, стрелял до тех пор, пока не опустел магазин.

II

Капитан Денщиков впился глазами в бугорок на склоне гребня, где — или ему почудилось? — блеснул окуляр бинокля. Руки его повлажнели. Он еще раз прочесал взглядом склоны вытянутого холма и снова навел окуляры стереотрубы на подозрительный бугорок, близ немецкой траншеи. Но там уже никаких признаков жизни, пустая смотровая щель. Однако чутьем угадывал, что именно в этом блиндаже, под прикрытием заросшего травой бугорка, стоит сейчас и смотрит в его сторону фон Эммирих.

Хоть мельком взглянуть бы на этого фон Эммириха. Денщиков представлял его высоким, поджарым, с сухими тонкими пальцами и белокурым лицом, на котором не жили, а оценивали виденное осевшие голубоватые глаза в желтую крапинку. Таким он видел фон Эммириха в своем воображении, когда прошлым летом, раненный, лежал в спелой некошеной пшенице и слышал властные отрывистые команды немецкого майора солдатам, вылавливавшим остатки попавшего в окружение денщиковского батальона. Тогда, перед прорывом немцев в тылы батальона, Давлетшин привел заблудившегося пожилого немца связиста, и тот сказал Денщикову, что майор фон Эммирих — он слышал своими ушами — обещал полковнику пленить русского комбата не позднее двенадцати ноль-ноль. Дважды Денщиков поднимал красноармейцев в контратаки, оттесняя наседавших автоматчиков, дважды отбрасывал в сторону ручные пулеметы с раскаленными до синеватой красноты стволами и выхватывал из рук Давлетшина исправные. Только к вечеру, когда от огромного, пышущего жаром круга солнца остался краешек, и тень от лесопосадки вытянулась неимоверно, немцы одолели. Лишь разрозненные группки красноармейцев кое-где отстреливались последними патронами. Два «тигра», стоявшие у посадки, изредка давали пулеметные очереди по фигуркам, высовывающимся из пшеницы, а эсэсовцы в беспорядке бродили по полю, добивая раненых и схоронившихся. На лежащего вниз головой близ танка старшего лейтенанта Денщикова чуть не наехал «опель-капитан». Денщиков услышал сердитый голос фон Эммириха и свою фамилию. Майор завернул солдат, приказав, видимо, еще раз обшарить поле и найти красного комбата, потому что ворчливый говор эсэсовцев стал удаляться. Потом, уже в серой мгле, «опель-капитан» заурчал мотором и укатил.

Старший лейтенант рукавом вытер пот с лица, обросшего щетиной. Уткнул голову в пучок стеблей и почти явственно ощутил в пересохшем рту горький дух свежевыпеченного хлеба.