За чертой времени

— Еще раз подойди ближе, кто не видел живого фашиста, — сказал Гогия. Он раскраснелся, большие, навыкате глаза его вращались, призывали, бегали по лицам солдат. На немца Гогия никакого внимания не обращал, не заботился, как тот все это воспринимает, словно он и на самом деле был пособием.

Гогия знал, чего хочет. Землянка сразу зашевелилась, загудела, шеи задних вытянулись.

— Ну, куды, куды?

— Не зрил ни разу, братцы… раздвиньсь!..

— Дай пощупаю!

— Экий с виду, а «хенде хох» сделал.

— …Не дави, как вол!

— Ты-то, ты-то чего?!

— Смотри, славяне, набычился…

— Оно так лучше!

— Ишь раскрылился!..

— Видать, сытый.

— А грудь-то…

— Глаза-то виляют.

— Матерый…

Дав солдатам высказаться, отвести душу, парторг спросил:

— Можно его бить?

— Надо, друг Гога! — Это Маслий.

— Куда денешься, — ответил Карпов. — Оставлять на развод таких нельзя.

Остальные молчали. Гогия продолжал:

— Вот такие там, — он показал в сторону немецкой передовой, — сидят. Не уходят» сволочи. Вот эта… — Гогия заволновался. — Вот эта сволочь лапки кверху… Он храбрый, если ты стреляешь один раз, а потом нос прячешь. — Твой не спрячешь.

— Я никогда не прятал свой нос!.. — Глаза у Гогии налились кровью, смотрели свирепо. Нос у него, действительно, был богатый — кавказский, как у орла на скале, который высматривает добычу, — горбатый, костлявый, с красными прожилками. Никто даже не хихикнул: настолько устрашающе сверкали огромные темные глаза парторга. — Ты его, сволочь, жми! Ты иди на него так…— И Гогия показал. — Как барс! Он понимает… силу понимает!.. Иди, напирай, жми-дави — тогда он струсит, потому что башкой поймет: ты не боишься смерти! Фашист — он хочет тебя убить, грабить хочет, жить хочет. Очень хочет, ему жалко свою шкуру. Как он почует: ты не боишься смерти, так «хенде хох»! Задрожишь как лист, пиши пропал… Побори себя, страх, и ты — герой.

Гогия остановился, чтобы передохнуть от длинной речи, провел рукавом по лицу, вытирая пот, так что черная щетина, покрывающая его щеки почти до самых глаз, зашуршала. Морщины — гусиные лапки на уголках глаз — стали глубже, тонкие губы сжаты.

— Скоро!.. Мы же, понимаешь, не сто лет тут будем сидеть и мамалыгу кушать. Нас дома ждут. Наступать будем! Не телятами — барсами пойдем. Пускай мороз по шкуре, пускай от страха зуб на зуб у них не попадет… Ну, как ребята?

— Как ты, Гога, так и мы, — послышался тенорок.

— Молодец! Кто сказал, покажи лицо!

— Я, Тихонков моя фамилия.

— Слушай, сынок. Сам Гогия тебе говорит: пойдем — делай, как я.

Кроме Лосева, все здесь годились Гогии в сыновья. Ему бы в свои сорок девять лет где-нибудь в тылу нести службу, а коль попал на фронт, — повозочным. А он, Гогия, или просто Гога, трубил в пехоте, да еще на передовой. В парторгах роты ходил. После госпиталя, где заживлял осколочную рану в левую лопатку, его направили сюда, в 304-ю стрелковую дивизию, в 247-й полк. До ранения, третьего с начала войны, был в стрелковой части, сражавшейся на Воронежском направлении.

— Все, ребята! Тихонков, веди его к командиру батальона. Там бумажку возьми, что сдал…

— Дай его мне! — Маслий придвинулся к Гогии. — Я быстро доведу, а, товарищ лейтенант? Пусть даст.

— Нет, нет! Взаймы взял — отдавать надо. Тихонков, чтоб живой был!.. Тебе, Маслий, нельзя.

— Эх, мы… Сами не можем взять. Стыдоба.

— Возьми.

— Отпустите — приведу! За ручку! Нет, сам придет — под дулом…

— Товарищ лейтенант, — обратился Гогия. — Можно отпустить молодежь?

— Ладно. Маслий — ты и Лосев — ты, останьтесь пока.

— Разойдись, сынки!

— Арестуй его, — сказал Вилов.

Маслий недоуменно повернулся к Лосеву.

— За Фазылова. — Вилов не мог сдержаться и добавил: — Трибуналом пахнет. Вон он как: автомат ему не надо, «языка» немцам подарил! Как было?

Лосев не изменился в лице, только руки опустил по швам и поднял глаза на взводного. Вот теперь он узнал достоверно — по блеску глаз, по повороту головы: перед ним вылитый тот Вилов. Значит, сын! Он! Лосев, боясь выдать свое открытие, нарочно поперхнулся, покашлял и спросил:

— Чего тебе?

— Как было?

Только сейчас жернова в крупной стриженой голове Лосева повернулись в нужном направлении, остановились, и он сказал:

— С Фазыловым-то? Отошел шагов на двадцать. Думаю, посмотрю, нет ли чего в стороне. Тут и крик.

— Отошел?!

— Отошел. Кто ее знает… — «Он и есть! Не пощадит. Порода такая». — Дальше фронта не пошлют!

— Веди его, Маслий!

Когда они остались вдвоем, Вилов уставился на Гогию. Ему непонятно было: одобряет Гога как командира или нет. «Закурить бы, что ли, — подумал Вилов, — но где взять махорки? Парторг тоже некурящий». Молчание Гогии сильно смущало, и, чтоб чем-то нарушить неловкость, Вилов спросил:

— Пошто не куришь?

— А-а, — махнул рукой — Табак — дрянь. В груди должен быть чистый горный воздух. — И без паузы перешел к другому: — Ты тоже фашиста видишь в первый раз?

— Но. Злой фриц?

— Конечно.

— Где ты его взял?.. Хорошо, что привел.