За чертой времени

— В другом батальоне выпросил. На два часа выпросил. Ночью взяли, когда они полезли. Не дает ихний комбат, и все. Потом дал — на два часа, говорит, и чтоб не убежал! У нас во взводе молодых сколько? Семнадцать. Пусть видят. Когда не видишь — страшно, сам знаю. Но когда зло! закипит тут, — Гогия приложил ладонь к сердцу, — фрицу капут!

— Хотел я дать ему по сопатке, да тут ты был…

— Пленного?

— Он же, гад, что творит, жгет, грабит, убивает…

— Ты сам возьми, понимаешь, сам — оттуда. — Гогия показал скрюченным пальцем «откуда». — И давай… как сказал?

— По сопатке. По роже, значит. И достану! Чего тебе скажу: Маслий еще просится. Я сам пойду! «Языка» приволокем — плохо, что ли?

— «Язык» что — ждет? Убьют!

— Не убьют! Хочешь, посижу на бруствере? Днем!

— Э, кацо! — Гогия шлепнул ладонью о ладонь.

Вилов понял восклицание Гогии как неверие. Нет, надо доказать и Гогии, и Лосеву. Этот темный старик все вертится на уме. «Не-е… Дальше фронта не пошлют», — вон как? Сам с усам…» Лосев ушел на своих косолапых ногах, а заноза в душе осталась.

Матвей рассказал, зачем его вызывал комбат. И опять Гогия не дал прямого совета. Как-то остро заглянул в глаза взводному, сказал:

— Будь счастлив, сынок. Чтоб пуля тебя не задела… Я тоже был такой и сейчас такой. Я был большой человек. Ты знаешь, кем я был?

Вилов пожал плечами.

— Я был заместителем председателя колхоза! Во! У меня родных в Грузии — сто человек: бабушки, дяди, тети, племянники, свояченицы… Пальцев у тебя, у меня на руках и ногах не хватит и еще столько же — все равно не хватит. А я всех их знаю: как зовут, где живут. Во!

— Ну и что?

— Заместителем был, — продолжал Гогия. — Работаю — хорошо! Получается. И вот с гор на коне спускается один человек. Начальник из района. Садись, говорю, гостем будешь. Кушать дал, угостил вином. Знаешь, что он мне сказал? «Вкусное вино в вашем колхозе. Дай бочонок!» Не врал: наше вино — да-а… На, говорю, пей, кацо, на здоровье— живи сто лет. Своё вино дал, из дома. Он что, дурак, подумал?.. Другой раз прискакал: дай меду! Я закричал: «А кукиш не хочешь?» Смотрю, через месяц — комиссия, и он с ней. Нашли недостатки — фьють, и нет заместителя Гогии, есть Гогия — бригадир. Нет! Я не обиделся. Кругом же люди, народ — хорошо! Солнце — бесплатно, вода — даром, работы — во! Живи, Гогия, радуйся. Я радовался. Но председатель — нет. Говорит мне: ты, Гогия, поезжай вот с товарищем уполномоченным из района на пасеку, скажи, чтоб накачали бочонок меду. Я задрожал, но говорю: давай поедем, товарищ из района. Привез, дал ложку — кушай! «Сладкий?» — «О! — говорит товарищ из района. — Никогда не кушал такого меда. Давай качай!» Спрашиваю: «А кто из района еще не кушал такого меда?» — «Мой зав», — говорит. «А еще кто?» — «Не знаю», — говорит. «Не знаешь? Тогда спроси сначала, чтоб всем вам дать… знаешь чего? Шиш вам всем сразу! Чтоб по одному не ездили…» Ну, председатель меня шибко ругал. Нет Гогии — бригадира, есть Гогия — звеньевой. Он меня ниже, а мне смешно: кругом люди, солнце, вода бесплатно, работа. Жена, двое сыновей и дочка растут. Люблю. Хорошо в Грузии! — вздохнул Гогия.

— Разве так можно? Ты бы в райком, в ЦеКа.

— Нет, не писал. Зря не писал.

И странное дело, Матвей участливо слушал Гогия. Гогия рассказывал в лицах, так что Матвей живыми представлял и «зава», и уполномоченного, а мысли обоих вертелись вокруг захваченного фрица, лишь у взводного к этому примешивалась ранившая его заноза, которую ему посадил Лосев. Гогия, помолчав, без перехода сказал:

— Иди с Маслием. И пускай он будет старшим. Так получится, уверен… У каждого есть свой фашист: или он, или ты его. Отправляйся к нему, убей его. Эх, если бы каждый из наших уничтожил хоть одного — войне конец бы давно.

Маслий, услышав бормотание, доносившееся из землянки, заглянул в нее.

Лосев, сидя на корточках, плевал на кукиш, тыкал им в глаз и быстро-быстро, нараспев, заговаривал болячку:

Ячмень, ячмень,

На тебе кукиш,

Купи себе секиру,

Отруби голову…

Тьфу, тьфу, тьфу!.,

Маслий ухмыльнулся, вошел к арестованному, хлопнул его по плечу:

— Ну, ты и даешь, дядя!

Лосев не принял панибратского тона, замкнулся. Тогда Маслий зашел с фланга: ему скучно было сторожить своего же солдата, который — гони его — все равно никуда не убежит.

— Хочешь, винтовку твою принесу?

Лосев недоверчиво обернулся:

— Иди ты?!

— Скажи мне: кто я?

— Ну, Маслий…

— Сам знаю — не Лосев! Фамилия — звук. Как солдат.., на войне — кто я?.. Глухомань таежная, я — разведчик! Эту… как ты ее зовешь?

— Берданку-то?

— Вот-вот… Я отбирал. Погоны, ремень твой, обмотки — вот они, в кармане. А старшине сдал другую винтовку. У меня была одна в запасе. И имею два автомата — наш и немецкий.

— Где?

— Много будешь знать — скоро состаришься.

— Где она?

— На санитарной повозке. У Верочки. В барахле. Там и твоя лежит, и подсумок, и патроны.

— Отдай, а?

— А что я буду иметь?

— Ничего у меня нет. Разве патроны: у меня их «полсидора».