За далекой чертой

– Ну-ка, расскажи тогда, что за тяготы омрачали твое детство?

Пожимаю плечами. Обычно таких поворотов в беседе я избегаю, но головокружение отступает, а вместо него потихоньку закипает ярость. Под ее гнетом обидные слова так и норовят сорваться с губ сплошным потоком. Я привыкла сдерживать их, прятать глубоко внутри, делать вид, что их нет и в помине. Но сегодня меня переполняют чувства, и я решаю дать им волю.

– Как насчет переездов раз в четыре года?

– Это же прекрасный опыт, разве нет?

– Мимо, пап. Я вечно всюду была «новенькой». Каждые четыре года приходилось приноравливаться к очередной стране. Учить новый язык, заводить новых друзей, начинать жизнь с чистого листа. Никакой стабильности. Только пустишь корни – а уже пора переезжать. Сперва было еще ничего, в раннем детстве четыре года казались целой вечностью. А вот когда я пошла в школу, порядком намучилась.

Папа улыбается.

– Мне кажется, ты слегка преувеличиваешь.

– А еще толпа нянь.

– Ну, нам с твоей мамой нужно было ходить по разным мероприятиям. Мы не хотели всюду таскать тебя с собой.

Киваю.

– Ага. Вы были страшно заняты. Я понимаю. Но няни у меня менялись каждый год, а иногда и через полгода. Одна, правда, проработала у нас четыре года, но не успела я понять, что жить без нее не смогу, как мы перебрались в Перу, а она осталась в Индонезии. Некоторые няни и двух слов не могли связать по-английски, но ты все равно оставлял меня с ними на целый день. И вот я сидела в огромном доме с чужой женщиной, которая не знает моего языка, а вы с мамой тем временем ходили по вечеринкам да гольф-клубам. Я чувствовала себя брошенной.

– Мы думали, что погружение – прекрасный способ выучить язык. Это доказанная образовательная методика.

– Да моя детская жизнь и была сплошной образовательной программой, пап. Мне хотелось семью, друзей; хотелось, чтобы меня любили!

– Тебя любили… и любят, – говорит папа, и голос у него подрагивает.

У меня по щекам струятся слезы. Он никогда еще мне такого не говорил. Эти слова пробирают до глубины души.

– Я знаю, что ты меня любишь, пап. Но как же радостно это услышать.

Он делает медленный вдох.

– Милая, ты для нас важнее всего в жизни. Увы, не всегда получается это показывать. Ты поэтому решила поставить крест на карьере?

Ну вот, опять двадцать пять.

От благостного настроения тут же не остается и следа – прошлые обиды вытесняют его без остатка.

– Не ставила я на ней крест, пап.

– Ну как же. Ты столько лет училась на врача, а теперь собираешься забросить профессию, чтобы сидеть дома с Броуди? Это прекрасно, но твой сын наверняка захочет, чтобы мама стала первоклассным врачом.

– Не говори так, пап. Это неправда. Он захочет, чтобы рядом с ним была мама, а не какая-то чужая тетя. Чтобы я читала ему книжки на ночь, чтобы заклеивала пластырем коленку, разбитую во дворе во время игры в баскетбол. Он будет ценить меня не за то, что я уважаемый доктор, а за то, что я рядом.

Папа качает головой.

– Мне этого не понять, – со вздохом признает он. – Но больше мы спорить не станем. Это твоя жизнь и твоя карьера. И я тобой горжусь, какой бы путь ты ни выбрала.

Во мне уже зреет новая колкость, но гневное пламя в груди вдруг с шипением гаснет. Папа мной гордится. Еще одно откровение, которого я никогда раньше не слышала.

– Спасибо, папуль. – Беру его за руку и сжимаю, пока по щекам бегут крупные слезы.

– Все образуется, вот увидишь. Операция поможет Броуди. Я помирюсь с родителями. Обещаю. – Папа трет глаза. Впервые в жизни вижу, как он плачет. От этого и сама начинаю плакать сильнее, того и гляди зарыдаю. Делаю глубокий вдох, пытаюсь взять себя в руки, но в итоге начинаю икать.

Папа соединяет ладони, смотрит на них.

– У меня было совсем другое детство. Я пытался дать тебе то, чего не получил сам. Мы были очень бедны. Папа постоянно работал. Когда мама тоже нашла работу, мы с сестрой остались одни, и пришлось самим о себе заботиться. Я, как старший брат, должен был присматривать за Соней, следить, чтобы она была сыта, чтобы носила чистую одежду, все в таком духе. Знаю, мама с папой старались для нас как могли, но я надолго озлобился на них. А когда стал подростком, столкнулся с маминой строгостью. Мне нужна была ее любовь, а она прививала мне дисциплину. Родителей не было рядом, они не давали мне желанных возможностей. Я тогда не понимал, через что они сами прошли, думал только о себе, как самый обычный эгоистичный мальчишка. Хорошо, что ты рассказала мне про Фэйрбридж. Пожалуй, это поможет мне распрощаться с обидами.

– Надеюсь, пап. Бабуля с дедулей очень тебя любят.

Он кивает и гладит меня по руке.

– Твоя правда.