За девятое небо

– Если отец не поднялся на палубу, чтобы ворожбой защитить корабли, значит, эта буря нам не страшна, – уверила Злата Бронимира. – Ни Полоз, ни кто-либо ещё не посмеет потопить наши суда.

Бронимир посмотрел на царевну, что сидела напротив. Холодный свет Сварожича вместе с пепельным светом непогожего дня разливался по корабельной горнице. Благодаря Слову Златы ни стулья, ни стол, ни скрыни, располагавшиеся у глухой стены, от шторма не двигались. Князю даже показалось, что за время плавания волхвовская сила царевны возросла.

– Надеюсь, – кивнул Бронимир, и Злата нахмурилась.

– Неужели у вас, князь, есть сомнения? – удивилась царевна.

Буря грохотала; «Благосвет» качало на волнах, и корабль протяжно стонал. Изредка сквозь леденящие сердце звуки доносились крики поморов.

– Сомнения есть у всех, – мягко ответил Бронимир, стараясь говорить громче шторма. – И в этом нет ничего постыдного.

– Сомнения – проявления слабости. – Царевна сложила у груди руки. Бронимир покачал головой.

– Нет, Злата, – не согласился князь. – Сомнения – неизменные спутники всех мыслящих существ. Мы все пытаемся хоть как-то предугадать последствия наших поступков и выбора, но будущего знать не дано никому. И от этого незнания мы и сомневаемся.

Злата внимательно смотрела на Бронимира: его слова успокаивали, придавали уверенности и сил, ведь сомнения стали неизменными спутниками царевны, и она корила себя за слабость духа. И за страх. Будущее пугало Злату, и только рядом с Драгославом к царевне возвращалась уверенность… Но так быть не должно – она не должна терять силу духа. Когда она отправлялась за отцом, она знала, что её ждёт, она была уверена в том, что всё получится, она была готова даже умереть ради спасения родителя. Но теперь… Отец не посвящал её в свои замыслы, не говорил об армии – боялся, видимо, напугать. И от этой неизвестности порой становилось только хуже. Как и от взгляда чёрных безжизненных очей Бессмертного…

– Как думаете, князь, Макошь ведает, какой узор у неё получится? – тихо спросила царевна, отогнав думы.

– Буря мешает говорить, позволите сесть ближе? – спросил Бронимир, поднявшись.

Злата кивнула, и князь переставил стул.

– Вы спрашиваете, ведает ли Богиня Судьбы о грядущем? – уточнил князь, опустившись рядом с царевной.

– Макошь же должна знать узор, который вышивает, – ответила Злата. – Когда тку я, я всегда знаю, что хочу получить.

– Но вы не знаете о том, какая нить порвётся, а какая – закончится. Не знаете, какие нити спутаются и нарушат ваш узор. И где из-за этого придётся поставить заплатку или соткать иначе.

Злата смотрела в тёмные глаза Бронимира, в которых отражался синий Сварожич, и думала о том, что её полотно соткано из порванных нитей, которые так и не получилось связать.

Буря бушевала.

– Богиня заплачет, исколет пальцы, но вышьет узор – так, кажется, говорилось в древней песне? – спросила Злата.

Бронимир кивнул и тихо запел:

Нить жизни моей, прядись.
Веретено Богини-Пряхи, крутись.
Да не оборвётся серебряная нить,
Да позволят Боги долго жить.

Даже если я ступлю во тьму,

Богиня заплачет, исколет пальцы,
                                             но вышьет мой узор.
Даже если попаду в беду,
Богиня заплачет, исколет пальцы,
                                             но вышьет мой узор.

Потому прошу, кудесница-Судьба,

Не вышивай мне боли и печали,
                                     не тки мне горести и тьмы.
Макошь-пряха, не будь со мной строга,
Не вплетай в узор страданий чёрных нити
                                                    и не тки чумы.

Нить жизни моей, прядись.

Веретено Богини-Пряхи, крутись.
Да не оборвётся серебряная нить,
Да позволят Боги мне по-доброму жить.

* * *

Веслав продолжал играть, несмотря на то что от усталости онемели руки; веселье морского народа сделалось безумным – даже воздух наполнился душной теплотой. Сквозь спины танцующих князь видел, как Ний продолжал шептать – взгляд Морского Князя был холоден и суров, а шелестящие слова летали вместе с музыкой. Ний ворожил, но его Слово пленило не только Веслава… Бывшему царю казалось, что Слово Морского Князя заполнило собой весь мир, и даже море, наверное, ему внимало. Только Богам ведомо, что творил правитель Изумрудограда.

Пир казался Веславу вечным, огни плыли перед глазами, неясные духи танцевали, когда князь вдруг понял, что играет сам, а Ний, закрыв глаза, сидит, облокотившись на спинку стула. Многие гости уже вернулись за столы, и на Веслава почти не обращали внимания.