За экраном

Идем, как всегда, по «Большому Гипертоническому». Леонид Осипович вспоминает о Светлове и Дунаевском. Говорит, что его всегда поражало в стихах Миши какое-то странное предвидение. За десять лет до испанских событий – «Гренада», «гренадская волость в Испании есть», и то же – о Каховке, где вырастает потом Каховская ГЭС…

Юткевич вспоминает, как впервые увидел Утесова в Ленинграде: тот исполнял «Контрабандистов» Багрицкого. Какая была музыка! Американские блюзы. Кто-то наивно спрашивает: а как рождается песня? Утесов исполняет три советские песни 30-х годов – и мы слышим.

«Когда я на почте служил ямщиком…» – вот так. Леонид Осипович читает «Думу про Опанаса» Багрицкого. И рассказывает, как они с Антоном Шварцем читали ее вдвоем. Как больной Багрицкий просил его приехать к нему в дом, в Кунцево. И Утесов читал ему и пел. Я тоже вспоминаю кунцевскую келью, тяжелое дыхание и Бабеля, который привез туда Утесова. Леонид Осипович говорит, что Бабель старше его на год. Ему сейчас было бы восемьдесят.

Как странно, он мог бы ходить с нами по Болшеву… А кажется, что из другого века. И не веришь, что жал его руку. Ушел из жизни в сорок втором. Где, когда, в каком лагере? От пули или от горя и немощи?

Утесов готовит программу «Утесов-80». История джаза. Летопись его песен. С увлечением рассказывает о новых людях. Нора Нова – цыганка. Это он придумал ей псевдоним: «Вы представляете, не Эдит Пиаф, не Пьеха, а – Огурцова…» Опять читает Багрицкого:

Так пускай и я погибну у попова лога.

Той же славною кончиной, что Иосиф Коган.

– Что-то не очень хорошо звучит сегодня «Иосиф Коган»… Как вы думаете, Иосиф Михайлович?.. Вам надо было поменять одну букву в фамилии – «н» на «л».

Я, обрадованно:

– Казимир Малевич?

– Зачем? Цирк Малевича в Одессе – не вылезал… Первые мои выступления.

Райзман принимал картину Андрея Смирнова. Ему очень нравится. Есть и другие, полярные мнения. И называется уже не «Рябина, ягода нежная», а «Осень» [33] – название не из лучших, но после «Калины…» «Рябина…» – невозможно. Первый советский сексуально-лирический – «Рябина, ягода нежная». Неизвестно, что вырежут. Жалею, что не приехал на худсовет, не видел. А сценарий мне по душе. На редколлегии я очень хвалил Андрея и радовался за него. Не знаю, как он проявился в фильме, но сама история картины – новелла.

Наташа Рудная, после того как снялась в «Иоланте», вышла замуж за Андрюшу и восемь лет не снималась, родила двоих детей. Андрей писал сценарий почти год, год вносил поправки. Пробивал – и снял Наташу в главной роли, да и сама вещь с биографическим подтекстом.

Выходим из «Большого Гипертонического» на Малый. Кто-то, увидев Утесова, Райкина, Юткевича и Райзмана, снимает. Отхожу в сторону, чтобы не испортить кадр.

Подходит Урусевский, что-то спрашивает у меня о фильме «Муссолини: последний акт». Отвечает ему Райзман.

День сегодня насыщенный. Е.М. Вейцман празднует день рождения, уж который раз, и все в одной и той же комнате. Стол «пасхальный», накрыт с двух часов, и все приглашенные приходят отмечаться в назначенное и неназначенное время. Все приходят после обеда или ужина и только прикладываются. В этот раз за столом свадебный генерал – Толя Головня, а в прошлый – Жанна Болотова и Н. Губенко. Пришел и я, сказал что-то, выпил рюмку «особой», а затем «сливянки» и включился в общий треп. Ведут его хозяин, Дьяченко – редактор с «Мосфильма», в прошлом студент нашего факультета, – Мария Смирнова, художники Караваевы. Приходит и уходит Утесов. Эдит сидит в задумчивой неподвижности. Зашли Юткевичи, Белый с женой. Дьяченко ведет рассказ об экспериментальном объединении, о том, что Чухрай три года пишет «Аэлиту», а сценария никто из объединения не видел, и о том, как он сам решил писать стихи для этого мюзикла. Зимой я видел его в Болшево, но стихи тогда писал Дезик Самойлов. Кто-то рассказывает про болшевского парикмахера, который ловит всех в коридоре, тащит стричься и все время ведет беседу в таком ключе: «Мой святой долг – постричь вас так, чтоб вы были довольны. Вы же довольны? Благодарю вас. Нельзя ли попросить у Райкина контрамарку?» Альберт Гендельштейн, которого он затащил, на вопрос: «Как стричь?» – отвечает: «Молча».