За фасадом «сталинского изобилия». Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации, 1927–1941

Среди множества способов самоснабжения следует назвать распространенную практику «мертвых душ». По закону те, кто увольнялся с предприятия, теряли право на получение пайка. Карточки в этом случае должны были выдаваться им на новом месте работы. Администрация предприятий, однако, частенько оставляла в списках на получение продуктов тех, кто уволился, или даже вносила в списки вымышленные имена. Это и были «мертвые души». При огромной текучести кадров в годы первых пятилеток их число достигало внушительных размеров. Пайками «мертвых душ» распоряжалась, как правило, заводская администрация, но могли поживиться и люди, занимавшиеся выдачей карточек.

Карточки продавали на черном рынке и подделывали. Махинации с карточками облегчались халатностью в их хранении, о чем свидетельствуют материалы бесчисленных правительственных проверок. На многих предприятиях продуктовые карточки лежали безо всякого присмотра, хотя по правилам должны были храниться в сейфе, а на некоторых — распределялись между цехами не поштучно, а на вес. Документы зафиксировали случаи, когда рабочие имели сверх нормы до 20 карточек.

«Прихлебателями» называли тех, кто не работал на данном предприятии, но получал там пайки. Незаконно прикрепиться к распределителю можно было за взятку, за услуги, по знакомству, по родству. Личные связи и обмен услугами, по советской терминологии — блат, играли огромную роль в жизни общества. Блат был одним из основных способов добывания продуктов и товаров. За взятку или по блату можно было прикрепиться даже к спецраспределителю ответственных работников. Неудивительно, что система спецснабжения разбухала как на дрожжах. Чтобы остановить махинации, руководство принимало меры. Прикрепления к спецснабжению стали возможны по особому распоряжению наркома снабжения или его замов. В 1933 году при Наркомате снабжения создали специальное бюро прикрепления к спецснабжению. «За подрыв государственной системы снабжения» правительство ввело уголовную ответственность. Действовали правительственные комиссии по чистке ведомственных систем снабжения от «прихлебателей» и «мертвых душ». Однако практика, позволявшая выжить одним и обогатиться другим, была неистребима.

Мешочничество являлось верным признаком продовольственных кризисов и проверенным способом выживания. Жители небольших городов, крестьяне с котомками, заручившись справками сельсоветов о своем бедственном положении, ехали в крупные города за продовольствием. Скопления мешочников на вокзалах в ожидании поездов, по сведениям ОГПУ, ежесуточно достигали тысяч человек. Отход на заработки был для крестьян еще одним способом самообеспечения. Крестьяне пополняли ряды кадрового пролетариата в городах, становились сезонными рабочими на близлежащих предприятиях, стройках, совхозах. Как правило, их жены и дети оставались в деревне, получая от мужей помощь деньгами и вещами.

Определенную экономию средств и возможность выжить населению давали «социальные преимущества социализма». Жилищные условия были ужасны, но жилье обходилось дешево. В соответствии с бюджетами индустриальных рабочих в 1932–1933 годах на оплату жилья приходилось 4–5 % всех расходов семьи. Экономить средства позволяли также бесплатные медицинское обслуживание и образование, социальные пособия и выплаты. В таких условиях люди могли тратить почти весь заработок на питание.

Кризис и голод первой половины 1930‐х годов сопровождались ростом преступности в СССР. Всплеск пришелся на 1929–1933 годы. Документы свидетельствуют, что основную массу нарушений составляли денежные растраты, крупные хищения товаров, мелкое воровство «социалистической собственности». К 1934 году они составили две трети всех зарегистрированных преступлений[278]. Правительство принимало драконовские постановления, пытаясь остановить воровство и хищения.

Некоторые историки видят в экономических преступлениях проявление сопротивления режиму. С этим трудно согласиться. Крупные хищения преследуют цель обогащения, их примеры вы найдете в любой стране. Мелкое воровство, которое в СССР в первой половине 1930‐х годов приняло гигантские масштабы, скорее представляло способ выживания и самоснабжения в условиях хронического дефицита товаров, чем сопротивление власти. Не случайно наибольшего размаха воровство достигло в смертоносном 1933 году. С нормализацией экономической обстановки в стране в середине и второй половине 1930‐х годов число экономических преступлений снизилось. Новый подъем преступности вызвала только война[279]. Окраску социально-политического протеста экономическим нарушениям придавала сама власть, которая считала их преступлениями против социалистической собственности, социализма. Те историки, которые считают, что экономические преступления являлись сопротивлением режиму, вольно или невольно солидаризируются с крайне политизированными трактовками сталинского руководства[280].