За фасадом «сталинского изобилия». Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации, 1927–1941

Частью черного рынка, формировавшегося вокруг Торгсина, была проституция. Продажа женского тела за продукты и товары представляла еще один способ выжить в голодное время. Скандальную репутацию имели торгсины, обслуживавшие иностранные суда в советских портах. По инициативе их директоров, при попустительстве местных властей и ОГПУ/НКВД, портовые торгсины почти легально действовали как дома терпимости. Проститутки работали и на пятилетку, завлекая иностранцев в бары, рестораны и магазины, и на себя, получая от иностранцев за услуги сахар, хлеб и другие продукты. Подобная деятельность вызывала резкие нарекания иностранных коммунистов и социалистов. В своих письмах они возмущались, что моряк может пробыть в Торгсине от прихода парохода до его ухода, отдавая валюту для пятилетки, и не узнать при этом о существовании пятилетнего плана. Вместе с тем за килограмм сахара моряк проводил ночь с женщиной, которая уверяла его, что в СССР умирают с голоду[324].

Торгсин сыграл важную роль в снабжении населения в период карточной системы. В его магазинах покупали деликатесы те, кто жил безбедно, — дипломаты, иностранцы, советские ювелиры и зубные врачи, у которых водилось золото. Но главными покупателями в Торгсине стали простые люди, которые отдавали нехитрые ценности за самые обычные продукты и товары. Торгсин спасал тех, кого государство оставило на произвол судьбы. В литературе тому сохранились свидетельства и потомков российской аристократии, и простых крестьян[325].

Но Торгсин не мог накормить всех. Его изобилие было относительным, товаров не хватало. Хроническими были перебои в снабжении и бездумная засылка товаров, несообразная с заявками и сезоном. Зонты и галоши попадали в Северный край, а валенки — в Закавказье. Обладание товарной книжкой Торгсина еще не означало получения желанных продуктов. Мука, крупа, сахар — товары повышенного спроса во время голода были в особом дефиците. Люди стояли днями и ночами, чтобы получить их. Срок же торгсиновской книжки был ограничен, значит, надо было брать что-то другое. Процветала практика нагрузок — чтобы получить муку, крупу, надо было вдобавок взять синьку, галоши, селедку, а то и пионерский горн или бюст Калинина[326]. Как говорилось в одном письме: «Круп мне не дали, сахару — тоже. Зато пришлось взять материи на рубаху, но шить ее нечем, так как ниток в продаже нет. Хорошо, что муки дали 5 кило»[327].

Голодным людям Торгсин мог казаться оазисом изобилия. Однако действительно великолепных магазинов, подобно тому на Смоленской площади в Москве, который описал Михаил Булгаков в «Мастере и Маргарите», было немного. Проверки торгсинов показывали, что большинство из них являлись плотью от плоти советской торговли — мелкие грязные лавочки, с огромными очередями, ежедневными драками и привычной для советских людей грубостью.

Квалификация работников Торгсина была низкой, уровень обслуживания кустарный. Техника приема ценностей была варварской: камни выламывали, золото принимали как лом, старинные русские монеты переплавляли в слитки. А ведь люди часто сдавали высокохудожественные изделия, предметы старины. Не говоря об их художественной и исторической ценности, рыночная стоимость целых вещей порой превышала стоимость полученного из них лома. Приемщику либо это было безразлично, либо он, в силу своей низкой квалификации, не мог определить ценность сдаваемой вещи. В письме управляющего Таджикской конторой Торгсина описан, например, такой случай:

При отгрузке сданного серебра в декабре были по неопытности оценщика-приемщика в общем мешке отгружены две вазы, совершенно одинаковые, прекрасной гравированной работы. Фигуры, имеющиеся на них, — всевозможные звери и фигуры гладиаторов, вступающих, видимо, с ними в бой. Считаем эти вазы весьма ценными и, узнав о их приемке и сдаче лишь сегодня, сообщаем об этом для Вашего сведения для проверки получения[328].

Неизвестно, были ли найдены эти вазы и сколько бесценных произведений искусства превратилось в руках приемщиков Торгсина в простой, хотя и золотой лом.